Эрне Урбан - Утренняя заря

— Золтан! — схватился за голову Машат. У него мелькнула мысль, что сын его — ха, горячая голова! — захочет показать свой героизм, выбежит с охотничьим ружьем против танков — и тогда конец, ничто не сможет его спасти!

— И Золтан там! — махнул рукой Холло. — И мой сын Винце! Аминь! Теперь только на том свете встретимся с ними, господин старший нотариус.

— Вы с ума сошли? — отпрянул от него Машат. — Нет! Не может этого быть! Где это случилось? Что они там делали? Говорите же, скажите, Холло, благослови вас бог!

— Вот читайте! — И Холло протянул Машату узкий надушенный конверт. — Пишет моя сноха, Тэрка. Отсюда вы все узнаете.

Вот что было там написано:

«Винце! Я уезжаю на Запад, на свободную землю. Золтанка везет меня на своем мотоцикле. Сюда идут русские, только сейчас сообщили по радио. Мне они не нужны, надеюсь, и тебе тоже. Или ты предпочитаешь навсегда, до самой смерти, оставаться мужиком?! Если можешь, следуй за мной, только возьми свой паспорт. Он у отца в железной шкатулке, ты такой растяпа, что обязательно забудешь. Целую тебя.

— Жив! — У Машата вырвался вздох облегчения, но радость его длилась только мгновение — он подумал, что Золтан бросил его, не простившись, даже не написав ему нескольких строк.

— Не только они удрали, и Винце пустился за ними вслед, — жаловался убитый горем Холло. — И еще… господин обер-лейтенант Лютц и этот грязный проходимец Дымный на машине удрали. Дымный реквизировал «шкоду» господина доктора Погачаша.

— Сумасшествие! — Машат схватился за голову и нервно заходил по комнате. — Но все-таки как это случилось? Что произошло? Что передавали по радио?

— Даже не знаю, с чего начать, — забормотал Холло. — Значит, мы находились в большой корчме, как раз напротив кооперативного двора, там у нас был наблюдательный пункт, потому что… мы хотели арестовать Дьере. Он ушел ночевать в правление кооператива, а в нас… одним словом, в нас стреляли солью и красным перцем. Старшему сержанту Шебе заряд соли всадили в ногу… Ворота были закрыты и заложены бревнами, Шебе влез на них, чтобы попасть во двор, — там его и подстрелили. Тогда обер-лейтенант Лютц сказал: «Мятежники спрятались в зернохранилище! Пойдемте в корчму, займем там боевую позицию. А на рассвете, часов около пяти, когда они уже нас не будут ждать и все заснут крепким сном, мы нападем на них сзади».

— Ну, а потом? Потом как было? Что случилось дальше? — спрашивал Машат, облизывая сухие потрескавшиеся губы.

— Сначала ничего. Ничего особенного. Разбудили мы хозяина корчмы и стали ждать. Кто пил, кто играл в карты. Господин обер-лейтенант Лютц стал крутить ручку настройки радиоприемника — и вдруг мы услышали: «У микрофона Имре Надь! Говорит Имре Надь!» А потом: «На помощь, на помощь, на помощь, на нас напали русские! Они уже здесь». А господин обер-лейтенант тогда и говорит: «Это все пустяки, шум из ничего. Мы находимся у самой границы, рядом с Австрией. Через час, максимум через два часа после вмешательства русских здесь будут войска ООН». Русские! Танки и тяжелая артиллерия, господин старший нотариус! Мы тогда все — шасть куда глаза глядят, по задворкам. Вот так оно и было…

Машат молчал. Его пожелтевшее лицо избороздили морщины, под глазами набрякли мешки, губы посинели — казалось, его вот-вот хватит удар. И только помолчав, он произнес скрипучим, как несмазанная телега, голосом:

— Не бойтесь, Холло. Я ведь не боюсь. Правда, я ошибся и ввел вас в заблуждение, но и в суровые дни революции я был и остался… гуманным. На моей совести грехов нет.

— Это только господин старший нотариус так думает, — видя, что бывший председатель национального совета умывает руки, обозлился унтер-офицер Холло. — Если бы вы не приехали, если бы черт не принес вас из Дьера, и собака моя не захромала бы!.. Чего мне не хватало? Если бы я сидел спокойно, теперь у меня все было бы хорошо… Что сказали бы тогда Форгач и такие, как он? Они сказали бы, что хотя Холло и был когда-то жандармом, но все-таки в трудные дни он сидел смирно — значит, он порядочный человек, этот Холло… Вы, господин старший нотариус, виноваты, что я влип в эту историю, а теперь мне ни взад ни вперед. Сюда — провалившийся строй, туда — задунайское правительство… Заговорили вы меня, господин старший нотариус, и попал я… в западню.

На улице задребезжали подводы. Пять, шесть, семь… целая дюжина, на возах — транспаранты: «Производственный кооператив имени Дожа, М.», а везли они мешки с посевным зерном.

— Хорошо им! — посмотрел вслед подводам Холло. — Сеять поехали. Знают, что русские танки к ним на помощь пришли…

Но Машат его уже не слышал. Мысли его были далеко, в Дьере. Забыв об ООН, о танках, о привлечении к ответственности, забыв обо всем на свете, он мучился только одной мыслью — что он скажет своей жене, как посмотрит ей в глаза, когда она спросит, что же он сделал с ее единственным, до безумия любимым сыном…

Дул такой сильный ветер, что электрическая лампочка в палатке заместителя командира по политической части ритмично раскачивалась.

— Черт бы вас побрал! — Потеряв терпение, подполковник Холло стукнул кулаком по столу, по которому ползали неугомонные мошки. — Уж полночь, а вы все молчите. Поймите же в конце концов, что я желаю вам добра, Шаранг! Зачем вы упрямитесь?

Подполковник не сводил взгляда с молоденького худощавого длинного солдата-танкиста, который с отсутствующим видом неподвижно стоял перед ним, глядя в пустоту.

В левой руке он держал шлем, который висел так, словно это был вовсе не шлем, а небольшая базарная корзинка.

Рядом с солдатом стоял, переступая с ноги на ногу, ефрейтор, как бы выражая всей своей осанкой должную уверенность, хотя в этом угадывалась и некоторая его нервозность.

Это был стройный представительный парень с умными лучистыми глазами на загорелом лице. И если бы не небрежные, усики с висящими кончиками, даже недоброжелатели вынуждены были бы назвать его красивым.

— Ну а вы, Видо? — обратился подполковник Холло к ефрейтору. — Вы тоже ничего больше не можете сказать?

Ефрейтор щелкнул каблуками и, по-военному вскинув голову, ответил:

— Никак нет! Мы как раз выезжали из глубокого оврага. Видимость была плохой, и я вылез из танка. Прошел вперед несколько шагов и вдруг вижу: прямо на меня движется танк Шаранга. К счастью, рядом со мной оказался наблюдатель сержант Богар. Он-то и дернул меня в сторону и вниз, в овраг. Если бы не он, лежать бы мне под гусеницами танка. Это уж как пить дать! Раздавило бы меня, как и мой шлем! — И он кивнул головой в сторону стола, на котором лежал раздавленный в лепешку танкистский шлем.