Эрне Урбан - Утренняя заря

«Жизнь моя, ты негодяй, хитрый старший солдат! Я желаю тебя! Если того же желаешь и ты, то приходи поскорее и тогда ты увидишь другие, более пикантные фото, а сама модель станет твоей. Целую тебя множество раз.

Когда подполковник читал эту надпись, его охватило такое чувство, будто он вдруг попал в комнату, в которой сильно накурено и пахнет алкоголем и нечистой постелью. Его даже начало подташнивать. Он сразу понял, что это посвящение сделано отнюдь не «милому муженьку».

«Тогда кому же? — возник у Холло вопрос. — Кто же тогда этот некий „старший солдат“, к которому так рвалась демонстрирующая на фото свои прелести Черная Судьба? Уж не Видо ли?»

Подполковник поднял голову и посмотрел в глаза ефрейтору Видо, но тот нахально выдержал его взгляд.

Вслед за фото из бумажника были извлечены письма.

В первом из них было написано:

«Ференц!

Если ты не послушаешь меня, это будет мое последнее письмо к тебе. Будь добр, напиши поскорее своей матери, чтобы она оставила меня в покое и немедленно прекратила бы меня дергать. Она только и делает, что беспрерывно шпионит за мной, следит и вынюхивает. Обуяла ее мания, что я изменяю тебе и тем самым черню уважаемую семью Шарангов. Ну и ну! Прошу тебя в последний раз, запрети ей ходить в нашу квартиру. В конце концов, я вышла замуж за тебя (ну и глупая же я была тогда!), а не за твою мамашу. Или она, или я! Напиши мне. Целую. Твоя жена

«Ну и тварь же! Ну и подлая баба!» — подумал подполковник Холло, прочитав письмо.

Однако ему предстояло прочесть еще более пикантное послание, которое было так помято, что бумага местами порвалась и написанное можно было прочитать лишь с большим трудом.

Вот его содержание:

«Мой милый единственный негодяй! У тебя такое дурацкое имя, что тебя даже ласково трудно назвать. Амбруш! Черт знает что, а не имя! Был ли у твоей мамаши разум, когда она выбирала из календаря такое неблагозвучное имя? Ты меня надул! Я прождала тебя в субботу всю ночь. Все тело у меня так и горело, хотя я была в одном тонком халатике. Приготовила и фото, помнишь, ты меня фотографировал? (Классные получились фотографии, как сказала моя подружка-фотограф, которая мне и пленку проявляла, и карточки печатала. Падкие до стриптиза богатые старики охотно заплатили бы за такие снимки большие деньги.) Я и шампанского купила, и рыбные консервы в масле, но ни старшего солдата, ни весточки от него так и не дождалась. А ведь ты писал, что бежишь, летишь на крыльях к своей Черной Судьбе. А я так ждала тебя! Почему же ты не приехал? От обиды и горя я даже поплакала. Мой глупый, зеленый муженек только мучал меня, а ты, нахал, по-настоящему разбудил во мне женщину! Помнишь? Помнишь, как все было?..»

Подполковник бегло пробежал глазами еще несколько строчек, а затем, чувствуя, что краснеет, опустил руку с письмом, читать которое дальше он просто не мог — таким наглым и циничным оно было.

Родился Холло в семье бедного крестьянина-поденщика, в Задунайской пусте, там и прошло его детство. Молодым парнем его забрали в солдаты и бросили на Восточный фронт. Он прошел через все испытания, побывал в русском плену. Короче говоря, его путь до заместителя командира полка по политчасти был нелегок и довольно длинен. Семья их была многодетной, поэтому Холло удалось окончить всего лишь четыре класса начальной школы. Упущенное ему пришлось наверстывать позднее, забивая уже немолодую голову учеными премудростями. В свое время он обзавелся семьей, сейчас у него уже трое внуков, однако в своей личной, семейной жизни он, сохранивший мужское неуклюжее целомудрие, никогда не сталкивался ни с таким наглым бесстыдством, ни с подобным цинизмом.

Эта потерявшая всякую совесть молодая особа с мельчайшими подробностями описывает свои постельные похождения с военнослужащим.

Подполковник, с трудом подавив в себе чувство отвращения, посмотрел на ефрейтора.

— Вас как зовут? — спросил он.

— Видо.

— Это ваша фамилия, а меня интересует имя.

— Амбруш Видо.

— Так…

Все, кроме второго письма, подполковник положил обратно в бумажник, положил осторожно, чтобы ничего не помялось. Закрыв бумажник, он протянул его Шарангу.

— Спасибо, — сказал Холло. — Возьми!

— А… это письмо, что вы не дочитали? — еле слышно пролепетал солдат.

— Письмо? Оно пока останется у меня… Богар!

— Слушаюсь! — Сержант мигом вскочил с ящика, на котором сидел.

— Уведите обоих — и Видо, и Шаранга. На гауптвахту. И проследите, чтобы они не имели возможности общаться друг с другом.

Богар козырнул.

— Слушаюсь! Все будет так, как вы сказали, товарищ подполковник! — Проговорив это, сержант повернулся к Видо и Шарангу и тихо, но строго скомандовал: — Смирно! Кругом! На гауптвахту, шагом марш!

Видо и Шаранг, подчиняясь команде, повернулись кругом и вышли из палатки, четко печатая шаг. О том, что между ними что-то произошло, можно было догадаться только по тому, что, откинув полог палатки, Видо чуть отошел в сторону, пропуская вперед Шаранга: ефрейтор пропускал вперед рядового.

Когда подполковник остался в палатке вдвоем с лейтенантом Татаи, он поднес руки к голове и начал пальцами растирать себе виски.

— Что-нибудь обнаружили, товарищ подполковник? — спросил его лейтенант.

— А как же! — ответил Холло. — Обнаружили обманутого мужа, которому его женушка наставила огромные рога, а он от отчаяния и разум потерял… Скажите, что за человек этот Видо?

— Великолепный парень! — заговорил лейтенант после секундного раздумья. — Умный, дисциплинированный, находчивый, прекрасно разбирается в технике. Умеет ладить с людьми. Я писал представление на присвоение ему звания «младший сержант».

— Время покажет, — заметил Холло. — Но я вижу, что как человек он равен нулю. Соблазнитель-то не кто-нибудь, а именно он. И письмо исключает всякие сомнения.

— Можно посмотреть?

— Пожалуйста. — Холло рукой подвинул письмо на край стола, к лейтенанту. — Мне было противно читать его до конца. — Проговорив это, подполковник встал и, пока Татаи читал письмо, вышел из палатки на свежий воздух.

Сильный весенний ветер разогнал тучи, и на небе сверкали мириады звезд. А на горизонте, у подножия холмов, светились шафранно-желтые огоньки поселка при шахте, которая работала днем и ночью. Вокруг росли редкие дубки, а посреди лесной поляны расположился летний лагерь воинской части. Весь лагерь мирно спал. Ночную тишину нарушало лишь хлопанье палаточной парусины, которую ветер, налетая сильными порывами, тщетно пытался сорвать с кольев.

Немного подышав свежим воздухом, подполковник Холло вернулся в палатку и спросил: