Эрне Урбан - Утренняя заря

— Это мы уже слышали, — сердито проговорил подполковник. — А вы, Богар, — офицер повернулся к коренастому, невысокого роста сержанту, который сидел на каком-то ящике, — вы ничего не хотите добавить?

Сержант, не вставая с места, вытянулся и ответил:

— Нет. Добавить нечего, могу только сказать, что рядовой Шаранг был в тот момент словно не в своем уме. «Убью! — кричал он. — Все равно убью!» Я его тогда и вытащил из машины.

— Они поссорились?

— Не думаю, — ответил сержант, окинув беглым взглядом сначала Шаранга, а затем и Видо. — Я, по крайней мере, не замечал, чтобы они были в ссоре.

— Шаранг новичок у Видо, не так ли?

— Так точно.

— Ну и… между ними не было каких-либо разногласий, споров?

— Нет, не думаю.

Справа от подполковника, в самом углу палатки, в тени, сидел стройный лейтенант с худым, костистым лицом.

— Прокурор во всем разберется! — заговорил лейтенант. — Уж он-то докопается до истины! А нам, товарищ подполковник, не стоит попусту и нервы тратить на такого упрямца, как этот Шаранг…

Крепко сбитый, чуть-чуть полнеющий подполковник, которому смело можно было дать за пятьдесят, поднял голову и, повернувшись к лейтенанту, выпалил:

— Не стоит, говорите, попусту и нервы тратить?! На такого, мол, хулигана… на такого неисправимого солдата, который не вылазит с гауптвахты! Так вы хотели сказать, товарищ Татаи? Вы лично, как командир взвода, сколько раз наказывали Шаранга?

— Ни разу. Но, докладываю, то, что он совершил сейчас, можно рассматривать как покушение на убийство.

— Можно-то можно. Однако если поразмыслить, то не трудно понять, что без всякой на то причины совершить убийство способен только сумасшедший или одержимый, а этот несчастный неудачник — ни то ни другое. Еще вчера с ним не было никаких забот.

В этот момент сержант Богар внезапно оживился: сначала он вытянул руку, а затем вдруг вскочил с ящика и выпалил:

— Вспомнил: кое-что было!

— Что такое? Выходит, что вам все же что-то известно? — посмотрел подполковник Холло на сержанта. — Говорите, Богар, не тяните!

— Он был каким-то расстроенным… — Богар с трудом подыскивал слова. — Полностью отрешенным, откровенно говоря. — Я еще сказал ему: «Вы понимаете, Шаранг, какая стоит перед нами задача? Мы едем на боевые учения, а не кукурузу ломать в поле…»

— И что же он вам на это ответил?

— Он только смотрел на меня, а сам молчал как рыба… Да! Я только сейчас вспомнил! Он сунул себе в карман какую-то скомканную бумажку.

— Бумажку? — переспросил подполковник и, повернувшись к Шарангу, поинтересовался: — Что это была за бумажка?

— Как следует я не успел разглядеть, — ответил Богар. — У меня в то время было полно работы, товарищ подполковник. А сейчас я вот вспоминаю и думаю, что это, по-видимому, было какое-то письмо, которое он скомкал и быстро сунул в карман.

Подполковник Холло взглянул на Шаранга и, протянув к нему правую руку, тихо и спокойно проговорил:

— Обстоятельства того требуют, Шаранг. Покажите мне ваш бумажник.

Глаза у солдата стали большими, он в испуге сделал шаг назад и удивленно пролепетал:

— Бу… бумажник?

— Да, сынок, ты не ошибся, бумажник.

— Нет! Это невозможно! Да у меня… и нет его сейчас, товарищ подполковник!

— Можете рассматривать мои слова как приказ, — строго сказал Холло. — Дайте мне ваш бумажник, Шаранг!

Бледный и еле живой от страха, солдат неожиданно быстро повернулся кругом и направился к выходу. Однако Богар успел помешать ему выскочить из палатки: он подставил Шарангу ногу, а когда тот запнулся и чуть не упал, обхватил его своими железными руками и прижал к себе.

— Не солдат, а мямля! — тихо процедил он сквозь зубы. — Я ведь тоже здесь! Глупости исключены, понимаешь? — И громко сказал: — Я его держу, товарищ подполковник! Что с ним теперь делать?

— Поставь его передо мной и отпусти!

Богар выполнил приказ, поставив беднягу так, как будто это был не человек, а ванька-встанька, более того, он даже сначала поддержал Шаранга, чтобы тот, чего доброго, не упал.

Подполковник Холло кивнул и, протянув руку, взял стоявшую на столе фляжку. Он отвинтил крышку и, понюхав, протянул фляжку тяжело дышавшему Шарангу со словами:

— Выпей глоток воды и успокойся.

Шаранг с удивлением посмотрел на подполковника, а затем еле слышно произнес:

— Спасибо, товарищ подполковник, не надо.

— Хорошо. — Подполковник не спеша завинтил крышку и, не глядя на солдата, спросил: — Как вы себя чувствуете? Успокоились уже?

Шаранг сглотнул слюну и, слегка закрыв глаза, ответил по-мальчишески ломающимся голосом:

— Успокоился.

— И правильно сделали. — Подполковник поставил фляжку на прежнее место. — Давайте бумажник, но без канители: у меня ведь терпение не резиновое, сынок.

Шаранг постоял в ожидании, как будто надеялся на какое-то чудо, затем дрожащими пальцами полез в карман и достал оттуда большой бумажник.

— Пожалуйста, — сказал он, протягивая бумажник подполковнику. — Я… я не пожалею, даже если меня повесят.

Холло ничего не сказал, лишь покачал головой и открыл бумажник.

Первое, что он увидел, была фотография. Она так блестела глянцем, что ее пришлось немного развернуть от света.

На фото была запечатлена молодая женщина с черными как смоль волосами, слегка припухшими губами и большими миндалевидными глазами. Казавшаяся на первый взгляд неряшливой прическа на самом деле была сделана с завидной хитростью. Если бы подполковник интересовался кинозвездами, то, глядя на эту фотографию, он мог бы подумать, что эта красивая, но несколько вульгарная красотка старается походить на Софи Лорен.

На обратной стороне карточки детским почерком с наклоном было написано:

«Милому муженьку Ферко, чтобы не забывал, от его сиротки женушки Рике».

На другой фотографии, сильно смятой, но потом, видимо, расправленной, была изображена та же самая молодая женщина. Только здесь она была запечатлена чуть ли не в костюме Евы: ее соблазнительные, округлые прелести были прикрыты узенькими крохотными плавками и еще более крохотным и узеньким бюстгальтером, притом вещички эти были сшиты из тонкой и прозрачной ткани. Вся эта показная нагота ее еще больше подчеркивалась тем, что на ногах у женщины были надеты черные чулки в крупную сеточку и черные блестящие сапоги с голенищами, доходившими до колен. В довершение всего руками она уперлась в обнаженные крутые бедра, а губы растянула в пьяной улыбке. Перед ней стоял низенький ломберный столик, на котором красовались бутылка шампанского и два хрустальных бокала.

На обратной стороне карточки тоже имелась дарственная надпись, сделанная небрежным почерком и занимавшая всю открытку: