Анатолий Курчаткин - Минус 273 градуса по Цельсию

«Ваше сиятельство!» – начиналась цидуля. В прошлой, вспомнил К., к нему обращались «милостивый государь». Объяснение возросшей почтительности воспоследовало, впрочем, незамедлительно: «Не смеем обращаться к Вам никак по-иному, потому что, как видим, Вы чувствуете себя не меньше чем князем, а то и графом. Некоторые, правда, придерживаются убеждения, что княжеское достоинство ощутимо выше достоинства графского, но мы-то знаем, что князей в нашей истории было как грязи, а графов куда меньше, следовательно графа и следует ставить выше, чем князя». Строки сбежали с вершины, удлинились, и читать послание стало удобно. «Вернемся, однако, к цели нашей эпистолы, Ваше сиятельство, – текли расширяющиеся строчки. – Случилось нам тут совсем недавно проезжать мимо Ваших поместий, и печальную мы вынуждены были лицезреть картину. Луга не кошены, поля не убраны, птицы пируют безвозбранно, летая целыми тучами. Как же так, граф? Пришлось нам остановиться и, засучив рукава, из глубокого почтения к Вашему достоинству навести порядок в Ваших владениях. Если что не так сделали, Ваше сиятельство, не обессудьте. Как могли, так и помогли. Мы ведь из лучшего отношения к Вам, граф. Из самого лучшего, почему Вы не замечаете наших усилий? Нам это обидно, граф. Мы, граф, даже близки к гневу. А в гневе мы, знаете… мы, бывает, себя не помним в гневе. Такое, бывает, сотворим, а не помним. Так что вы обратите внимание, граф, на наше доброе отношение к вам, на наше желание помочь вам, а и на наше долготерпение! Но оно не бесконечно, наше терпение. Гнев понемногу начинает обуревать нас, а “обуревать”, возьмите себе на заметку, от слова “буря”. Зачем Вам, граф, буря в Ваших владениях, неужели Вы ее жаждете? Не жаждите бури, граф, не жаждите! Что хорошего в буре? Тут не только что-нибудь дурное с дверью может произойти, но ведь и с крышей, и со стенами – вообще может дом рухнуть!» И, как в прошлом письме, без всякого перехода послание неожиданно срывалось на язык подворотни: «Торопись, паскуда, время не ждет, никто с тобой валандаться больше не будет, за жопу тебя – и на березу, будешь там мудями звенеть».

К. молча передал изжеванный лист с пирамидой другу-цирюльнику: прочти.

Не до конца прикрытая дверь квартиры растворилась – на пороге возник отец.

– Куда это вы провалились? – спросил он.

– Вот, здесь мы, – с трудом прошевелил мертвыми ледяными губами К.

– А кто это звонил? Что было нужно?

– Ошиблись этажом, – поспешил ответить за К. друг-цирюльник.

Отец обвел их недоверчивым взглядом. Посмотрел на стопку оберточной бумаги в руках друга-цирюльника, на жеваный лист с пирамидой.

– Да? И что вы тут стоите, не заходите обратно?

К. собрал в кулак всю свою волю, чтобы преодолеть неповоротливую ледяную тяжесть языка.

– Нам тут немного поговорить нужно.

– Да, мы уже недолго, сейчас обратно, – с видом самой правдивости развил его уклончивый ответ друг-цирюльник.

Отец еще постоял около них, все с той же недоверчивостью переводя взгляд с одного на другого, но никаких улик, чтобы выказать свое неверие их словам, у него не было, и он повернулся, исчез в квартире. К.закрыл за ним дверь – на этот раз доведя ее до упора и дав язычку замка со звонким металлическим лязгом защелкнуться.

– Читай, – попросил он друга-цирюльника.

– Читаю, – отозвался тот. Глаза его уже были устремлены на словесную пирамиду.

Он спускался с вершины к подножию – и К. казалось, что друг-цирюльник слишком медленно делает это, ему недоставало терпения дожидаться, когда друг-цирюльник прочтет наконец цидулю. Но наконец тот дочитал. Протянул К. лист с пирамидой и, когда К. взял его, произнес:

– Говорю же: покатился снежный ком с горки. – Он принялся скручивать пустые оберточные листы у себя в руках трубкой. – Не хотел тебе говорить… но, видимо, нужно. Я из-за чего задержался? Заявились ко мне. Только я собрался к тебе – и как раз. Понимаешь откуда. С предписанием. На гербовой бумаге, с печатями, подписями.

– С каким, прости, предписанием? – невольно поторопил его К.

– С предписанием с завтрашнего же дня свернуть работу салона. Основание – отсутствие у меня высшего образования.

– Прости, – обескураженно перебил его К., – с каких это пор владеть парикмахерской требуется высшее образование?

Друг-цирюльник свернул листы оберточной бумаги в трубку и, зажав в кулаке, постукивал теперь ее концом о ладонь другой руки.

– Они нашли какой-то пункт, там речь о высокотехнологичном производстве. А я для изготовления собственных шампуней-ополаскивателей использую… но дело же не в этом. Ты ведь понимаешь, почему они пришли ко мне? Потому же, почему к твоим, – друг-цирюльник кивнул в сторону квартиры – родителей К. он имел в виду. – Обкладывают тебя. Делают тебя виноватым перед всеми. Давят на психику.

– И к тебе тоже!.. – воскликнул К. Чувство вины уже начало удушать его.

– Мне-то плевать, – сказал друг-цирюльник. – А вот для твоих родителей… для них удар так удар. Я что, я уже позвонил кому надо. У меня половина всех высших чинов оттуда стрижется. И половину из этой половины я лично стригу. Я неуязвим. Но если они за всех вокруг взялись, странно будет, если они обойдут стороной… – Он смолк. Ему не хотелось произносить имени. Он надеялся, что К. догадается сам, кого он имеет в виду.

К. и догадался. Как ему было не догадаться.

– Ты… ты так полагаешь? – спотыкаясь, проговорил он. Привереда – это было чувствительнее всего. Как бы все 273° волной прокатились по нему, от пят до макушки, – такие ледяные, такие обжигающие.

– Не сомневаюсь, – сказал друг-цирюльник. – От тебя хотят капитуляции. Так? А ты сопротивляешься. Надо же заставить тебя капитулировать. Если есть способ…

Есть способ, есть способ – звенели, перекатываясь по К. волнами, от пят до макушки, от макушки до пят, обжигающе-ледяные минус 273.

– Ладно, утро вечера мудренее, – услышал он наконец слова прозвучавшего ответа другу-цирюльнику, удивился: это его голос, это он ответил? – но он это был, он, его голос.

Друг-цирюльник перестал постукивать концом трубки, свернутой из мятых листов оберточной бумаги, о ладонь, смял ее в кулаке и резким движением скрутил в жгут.

– Да уж как не так, – сказал он.

С этой вчерашней фразой друга-цирюльника «Покатился снежный ком с горки» К. и проснулся. Солнце, несмотря на задернутые занавески, снова обрушивало на комнату ливень фотонов – как и вчера, но совсем другое это было солнце. С какой беспощадностью оно прожигало воздух, как лютовало, заливая режущим светом самые теневые углы его каморы – дыхание бесплодной пустыни было в его свете.

Следовало, однако, вставать, начинать день. Сегодня ему нужно было быть в университете – независимо от желания, – сегодня предстояло провести консультацию перед экзаменом еще для одной группы, а послезавтра и принимать экзамен…