Анатолий Курчаткин - Минус 273 градуса по Цельсию

Его конопень не заметил, как не заметили и те, которых он вел за собой. Но, прошивая собой толпу, они всё стригли ее направо-налево быстрыми острыми взглядами в стремлении выстричь что-нибудь неподобающее проходящему празднеству, дабы немедленно навести порядок, но выстригли хорошую знакомую конопеня. Это была не кто другая, как ответственная за явку из департамента привереды с сеновалом на голове. Увидев конопеня, она тотчас оставила вниманием действо в центре площади, вся потянулась в сторону их ледокольного каравана, замахала руками (сама она была без транспаранта), даже припрыгнула пару раз – сделала все, чтобы привлечь его внимание. Кого вижу, бурной мимикой ответил ей конопень, направляясь к ответственной с сеновалом.

Они сошлись – и ответственная с сеновалом заворковала, заворковала с конопенем, неравнодушна она была к нему, и очень, очень. У конопеня ответного чувства явно не наблюдалось, он похмыкивал, слушая ее, отвечал короткими отрывочными фразами и продолжал исполнять свои обязанности – стриг взглядом вокруг себя, стриг, стриг, натурально как ножницами. Продолжай он движение, лезвия ножниц могли бы и не задеть привереды, но он стоял, он выстригал пространство вокруг себя подчистую, какое там было расстояние между ним и нею – считаные несколько метров, и ножницы, полязгав рядом, хватили по ней. Замерли, как наскочив на камень, мгновение – и лицо его вспыхнуло удовольствием узнавания, он бросил ответственную с сеновалом на полуслове и, как до того рассекал толпу, не утруждая себя обходительностью, преодолел те несколько метров, что отделяли его от привереды, все сносящим на своем пути ледоколом.

– Кого вижу! – воскликнул он. – Массуем? Правильно. Надо поддерживать! А то не хватает людям активности, пассивничают. Показывать им пример… – Тут он заметил К., и бурное его словоизлияние в тот же миг прервалось. К. стоял рядом с привередой, странно, что конопень заметил его только сейчас. Хотя и понятно, почему не заметил раньше: увидев привереду, он не обращал внимания больше ни на кого, он превратился в играющую кольцами мышц анаконду, что ползла к кролику, гипнотизировала его взглядом, но в гипнотическом трансе была и сама. – О-опля! – проговорил конопень после паузы, последовавшей за тем, как обнаружил К. – И этот здесь? Никуда, что ли, без него? Напрасно! Статус его знаете? Продвинулся! Теперь уже не «под подозрением». Теперь уже «в разработке». «В разработке» – ого! Портрет-то вон не случайно ободран, а? Гляди, и сами «под подозрением» окажетесь. А может, уже! Проверить, может? – принялся он шарить взглядом окрест – и нашел, кого искал: это был один из его фарватерных, они оба пробились следом за конопенем сквозь толпу сюда и обосновались в двух шагах от него. – Ну-ка, зайди на базу! – приказал конопень обнаруженному подчиненному.

Между тем коллег привереды, чем дальше он держал эту речь, тем стремительнее относило в сторону, они отпячивались от их троицы, шажок за шажком, шажок за шажком, обтекали вкопанно замерших подчиненных конопеня, – пустое пространство вырастало вокруг на глазах. Лицо привереды, принявшее было, когда конопень проломился к ней, то же испуганно-умильное выражение, что так неприятно поразило К. при их прошлой встречей с конопенем в косихинской ресторации, все явственнее исполнялось паники и ужаса.

К. лихорадочно прокручивал в голове способы спасения привереды в глазах сослуживцев, – и не мог ничего придумать. Может быть, конопень вовсе и не знал ее имени, и в эту их базу просто нечего было вбить, но он уже и без того скомпрометировал ее, без всяких сведений из их базы, замазал – не отмазаться, и виноват в этом он, К.! Виноват тем, что оказался с нею здесь, здесь и в этот момент!

– Тварь! – вырвалось у него. Он даже не понял, как это произошло. Одно слово – тварь! – и все. Будто внутренней речи стало тесно в нем – и она облачилась в звук.

Что произошло с напоминающим расширенную книзу трапецию жесткокожим лицом конопеня! Казалось, оно вывернулось наизнанку: таким оно стало вмиг по-мясному красным.

– Что? – ответно вырвалось у него, словно он не расслышал и хотел, чтобы К. повторил оскорбление. Но тут же он пришел в себя. – Под белы ручки – и упаковать! – скомандовал он своим подчиненным, указывая на К. И понукнул их, будто подхлестнув кнутом: – Живо, живо!

Время словно двинулось вспять. Словно К. вновь очутился на набережной, где на них с другом-цирюльником налетел скейтбордист и возникшие из воздуха полицейские повлекли их с другом-цирюльником к своим машинам. Только сейчас его держали не под локти, как тогда, а как после, уже в участке: заломив руки назад, к самому затылку, отчего тело тотчас пригнуло к земле, сделало покорным воле подчиненных конопеня, и он послушно – что из того, что не желая, – заперебирал ногами туда, куда его направили. Серый шероховатый асфальт площади был перед глазами, срезы разноцветных широких и узких брюк на мужских и женских туфлях, икры полных и худых женских ног, обрезанные подолами юбок, рвал барабанные перепонки голос привереды, обращенный… к кому? – «Перестаньте! Прошу! Что вы делаете?!» – и, оттеняя ее крик, лиственно шелестели, сливаясь в невнятный ропот, множество других, чужих голосов.

Потом ноги, туфли исчезли из поля зрения, исчез голос привереды, остальные голоса, осталось лишь стремительно убегающее назад полотно асфальта, шаркающий звук собственных ног и ног увлекающих его с собой оперативников, в ушах гулко и мощно стучала кровь, голове было невероятно горячо – казалось, ее калило изнутри угольным жаром. Поворот, еще поворот, вылетевшая под ноги бордюрная строчка, о которую он закономерно споткнулся, но руки оперативников поддержали, зеленый лоскут скверно подстриженного мягко пружинящего газона, новая строчка бордюрного камня, с которого на этот раз – вниз, пыльная рубчатая шина в выемке веселого желтого автомобильного борта – и перед глазами оказалась раскрывающаяся навстречу К. дверь. Что-то приветливо-благодушное было в этом ее встречающем движении, и К. непроизвольно попытался разогнуться, увидеть расширяющийся дверной проем во всю высоту (для чего? желание, подобное инстинкту), но его уже принимали изнутри: сгребли на холке рубашку в горсть и вдернули к себе. Ноги у К. при этом рывке не успели за всем телом, он грохнулся коленом о ступени, – снизу в ягодицы уперлась широкая ладонь и с суровой неумолимостью подтолкнула наверх. «Не дергайся, если не хочешь, чтоб было больно», – сказал над ухом голос принявшего его внутри. Лязгнуло железо, маслянисто пропели петли – решетчатая дверь проплыла перед лицом К., и его, все такой же суровой неумолимой рукой, направили в открывшуюся щель. «Не дергайся, – снова сказал голос. – Сиди как мышь».