Анатолий Курчаткин - Минус 273 градуса по Цельсию

К. смолк, будто налетев на стену. Нечего больше было ему сказать. Если только повторить все сначала. В нем, впрочем, и на это не осталось запала.

– Все? – с возникшей на его толстощеком лице теплой улыбкой спросил К. Косихин. Ответ, впрочем ему был не нужен, он тут же обратился к застолью: – Видите, какой я гад! Рабов содержу. Эксплуатирую. Вот так, оказывается, то, что ты людям работу дал, можно интерпретировать. Знакомьтесь, друзья: вор и мошенник. И этот, как еще… проходимец!

Застолье отозвалось на его речь взрывом веселья. Судья, ректор, завкафедрой, все прочие, со знакомыми К. и незнакомыми лицами, хохотали, откидываясь головами назад, пригибались, держась за живот, к столу, били в изнеможении рукой воздух.

– Проходимец, проходимец! – давясь смехом, дробя от смеха слова на слоги, колотилось в падучей застолье. – На лице написано! Всегда знали! Разоблачил тебя мальчонка! Проходимец-кровопивец!..

К. осознал с отчаянием, что замысел его провалился. Никому здесь не интересно было его обличение. И больше чем не интересно: оно звучало комично! Взгляд его заметался вокруг. Ему требовалось что-то сделать, совершить какое-то действие – он не мог оставить этот смех просто так, должен был ответить на него… Взгляд мазнул по стоящему перед К. на столе прибору. Стерляжьей ухи ему не подали, а опустошенный им рог был убран с тарелки, и служители в туниках за время, что К. выяснял свои отношения с тогами, успели услужить ему: на тарелке живым натюрмортом лежала рыба, птица, овощи, соленые грибочки, салат мясной, салат с морскими гадами, головка броколли, головка артишока… Чего только не навалили ему на тарелку!

Как его рука взяла тарелку, как оказался на ногах – К. того не осознал. Сознание вернулось к нему, лишь когда он стоял уже над Косихиным. Змеиный рот Косихина еще сохранял улыбку довольства от реакции застолья на его отпор К., но уже и гримаса опасливой растерянности начала проступать на лице, в эту истаивающую улыбку, в эту не успевшую сформироваться гримасу К. и всадил со всего маху живой натюрморт тарелки, так неосмотрительно подготовленный служителями в туниках.

Желанием К. было опрокинуть Косихина на его ложе, размазать натюрморт рукой по его просторному рылу, но этого он не сумел. Его схватили под мышки, и вот он, зажатый между двумя служителями в туниках, не представлял уже для Косихина никакой опасности.

Сбрасывая с себя ингредиенты салата, обмахивая лицо ладонью, вскочивший с ложа Косихин бросился на К. Громкий ревущий звук исторгался из его разверзшейся пасти. Несдобровать было бы К., но служители в туниках мигом развернули его к Косихину боком, уберегши от лютого удара в челюсть. Им было вменено в обязанность блюсти порядок, и мордобитие, согласно этой инструкции, входило в ту же категорию, что и бросок К. с тарелкой на Косихина.

А там Косихину пришлось и отказаться от своего намерения поквитаться с К.

– Отставить, отставить! – громко кричал, приложив раструбом руки ко рту, начальник стерильности. При этом он дергал головой, поглядывая на мэра, – очевидно, то было повеление главы стола, начальник же стерильности лишь оглашал его. Не мэру досталось салатом по физиономии, а мордобитий на пиру он не желал.

Все застолье незамедлительно присоединилось к начальнику стерильности, каждый счел своим долгом дать указание Косихину, проявив солидарность с мэром:

– Оставь! Не трать себя на плебея! Не стоит он, чтоб ты о него руки!.. Он свое получит! Заплатит за все с лихвой!

Около Косихина между тем уже суетились с серебряной чашей воды и столовыми салфетками несколько служащих в туниках – обмывали, вытирали, приводили его в порядок.

Ведите сюда, приказал мэр мановением пальца служащим, что удерживали К. за руки. Хватка у ребят была железная, похоже, настоящая профессия этих ребят в туниках была далека от работы официанта.

Кощей, все так же в пальто, как в бурке, по-прежнему стоял там, где К. оставил его, отправляясь на указанное ложе. Младший из обитателей Олимпа, уступивший К. свое ложе, куда-то делся. К. повернул голову, посмотрел туда, где только что был, – обитатель Олимпа, уступивший К. ложе, устраивался на нем, подталкивались ему под спину и бок подушки, менялся прибор, и лицо его, увидел К., было исполнено блаженного довольства.

– Повеселил! – с улыбкой благорасположения к К. сказал мэр, когда К. был подведен к нему. Рук своих служащие в хитонах от запястий К., однако, не отняли. – Уж повеселил так повеселил. Не ожидал даже. Давно так не веселился. Спасибо.

– Пожалуйста, – автоматически вырвалось у К.

– Ух ты, ух ты какой! – мэр словно бы совсем развеселился. – Нужно, нужно из тебя достойного члена общества сделать. Совсем нестерилен. Нельзя тебя таким оставлять. Каждый человек – божий храм. Как же можно свой храм в такой грязи содержать?

К. помедлил с ответной репликой. У него было чувство – он сейчас поймет смысл сказанного мэром, вот уже почти уловил… но нет, подобно юркой мышке смысл мэрских слов прыснул в сторону и исчез.

– Но Косихин проходимец! – выкрикнул К. – Он негодяй, он подлец, он подонок!

На это мэр ему уже не ответил. Тень сдерживаемого раздражения опустилась на его лицо. Он поискал глазами стоявшего в отдалении кощея и указал на К.:

– Забирай. Уводи отсюда.

С лебезящей торопливостью кощей тотчас преодолел расстояние до К. и молча кивнул ему: давай за мной.

Начальник стерильности со своего ложа, широко и весело улыбаясь, приостановил их движением руки.

– Благодарность за спектакль, – с видом тайного знания, открытого им двоим, выдал он кощею. – Знаешь, что делать.

– Само собой, – коротко отозвался кощей. И, снова не тратя на К. слов, так же как полминуты назад, повелел ему кивком головы следовать за собой.

Руки бывшего ректора, которые держал в своих руках К., дрожали. Бывший ректор тужился. Он был старый человек, у него были проблемы с дефекацией, и ему приходилось просиживать над выгребной ямой по четверти часа. Доски под его ногами потрескивали. Казалось, они сейчас переломятся, и ректор вместе с их обломками полетит вниз, в расквашенное зловоние. Доски лежали параллельно одна другой поперек ямы, они были слишком тонки для расстояния, которое перекрывали, и заходить по ним далеко от края было опасно. Кроме того что тонки, доски были еще и узки, сидеть орлом – ноги у ректора не выдерживали напряжения, его начинало болтать, он мог сверзиться вниз и сам по себе, и, чтобы этого не произошло, его приходилось держать с края ямы за руки.

– О-ох, извини… все, кажется, давай, – с хриплым скрежетанием, словно тяжело цеплялись друг за друга в неком заржавелом редукторе проржавелые шестеренки, облегченно выдохнул ректор, когда руки его в руках К. перестали дрожать и он весь будто обмяк (К. все это время старался смотреть поверх его головы на противоположный скат лиственно-жердяной крыши над ямой).