Сергей Кузнечихин - Игры на интерес

«Сбросить одежду и затоптать ее. Пусть горит одежда…»

Михаилу показалось, что он просто спал, а теперь вот его разбудили голоса, и он лежит с закрытыми глазами и слушает.

– Глупая ты.

– Ничего вы, теть Зин, не понимаете, только сильная личность может совершить такой поступок.

– Молодая ты еще, вот и видишь личность в каждом дураке, чем дурнее, тем личность больше. Нинке-то каково.

– Нет, теть Зин…

– Конечно, герой. По пьянке они – все герои.

Голоса куда-то уплыли. А когда Михаил снова пришел в сознание, он увидел молоденькую сестру с розой, вышитой на кармане халата.

– Нина, – позвал он.

– Молчите, молчите, – забеспокоилась сестра, – придет она. Все будет хорошо.

Глаза у Михаила закрылись. Сестра замолчала. Но перед тем как снова потерять сознание, он услышал, что сестра плачет.

Жена отговаривала ехать с ней в поликлинику, впрочем, не очень уверенно, без всегдашней категоричности, но Владимир Иванович увязался в провожатые, слишком слабою казалась она, да мало ли какая помощь может потребоваться, и самому спокойнее, когда под присмотром. Не догадывался, что ожидание перед кабинетом врача спокойным не бывает, особенно если ожидание затягивается. Записанные на прием начинали роптать: «Сколько можно? Больше часа сидит, будто она единственная…» Вполне объяснимое раздражение только усиливало его тревогу, хотя можно было и уточнить нетерпеливым, что часа еще не прошло. Но задерживалась все равно подозрительно долго. Чужое волнение только усиливало тревогу. Наконец дверь открылась, но вышла не жена, а худая крашеная блондинка с хрящеватым носом. Некрасивость врачихи не гарантировала ее знаний, и все-таки несколько успокаивала. Ожидающие очереди разом повернули к ней головы, но она, не глядя ни на кого, заспешила в глубь коридора. Возвратилась минут через пять, семеня впереди грузного мужчины в расстёгнутом белом халате. И началось новое ожидание. Через какое-то время Владимир Иванович обратил внимание, что раздражённый ропот сидящих вдоль стены полностью исчез, и его беспокойство стало ещё сильнее.

Он пожалел, что не прихватил с собой книгу, хотя и понимал, что вряд ли смог бы читать в таком состоянии. Чтобы как-то отвлечься и не смотреть на страшную дверь, он пересел к другой стене. Теперь перед его глазами был кабинет УЗИ, а возле него другие люди со своими болезнями, чужими для него, а потому вроде как и не очень страшными.

Медсестра в коротком и тонком халате, сквозь который просвечивало нижнее бельё, склонилась над мужчиной в тёмной рубашке с розовым галстуком.

– Ну что, появилось желание? – спросила завораживающим и соблазняющим шёпотом.

– Да вроде как бы уже – виновато ответил он.

– А может еще подождём?

– Нет, нет. – И привстал от нетерпения.

– Тогда спешите за мной, и галстук-то зачем надели, не к министру же? – всё так же соблазняюще, словно приглашала уединиться для любовных утех.

Шла перед ним с прямой спиной, покачивая выпуклым крупом, на котором топорщился лёгкий халатик. Медсестричка или издевалась над мужчиной с переполненным мочевым пузырём, или забавлялась, а может, просто привыкла к такой манере общения. Молодая, знающая цену своим прелестям, – почему бы и не поиграть, не скрасить однообразные будни, скучно же каждый день смотреть на унылые физиономии.

Когда жена вышла из кабинета, к раскрытой двери, доказывая что-то друг другу, рванулись сразу трое заждавшихся.

– Завтра надо ложиться на обследование. – Голос у неё был безразличный и тихий.

Владимир Иванович был уверен, что жена заболела уже давно. Задолго до изнуряющих недомоганий у неё стал портиться характер. Всю жизнь воспринимал её как жену-сподвижницу, терпеливую и понимающую, и вдруг увидел, что рядом с ним сварливая старуха. Может быть, превращение зрело постепенно, и он его не замечал, но ему казалось, что всё обрушилось как-то разом в считаные дни. Она или замыкалась в себя, или становилась раздражительной, и начинались придирки к неопрятности, лени, косорукости, упрёки в неумении зарабатывать деньги, в неблагодарности, и уж совсем непонятно откуда брались обвинения в неверности. Оставалось только гадать, копилось ли это долгие годы или пришло вместе с болезнью. Владимир Иванович силился разобраться, но ответа не находил.

Когда врач пригласил его в кабинет и сказал, что пребывание в больнице затянется на долгое время, Владимир Иванович поймал себя на том, что почувствовал нечто вроде облегчения. Разумеется, он не желал ей зла, но пауза была весьма кстати. Заметил ли это доктор? Скорее всего, не обратил внимания. По крайней мере, вида не подал. Своих забот хватало. Лицо усталого человека. Речь без нахрапа и без сюсюканья. Провожая из кабинета, легонько взял за локоть и уже возле двери, словно только что вспомнил, сказал, что потребуются дорогие препараты.

– Напишите какие.

Врач снисходительно усмехнулся.

– Написать нетрудно. Вопрос, как их найти. Я готов помочь, но потребуются деньги.

– Хорошо. Я принесу. Сколько?

– Двадцать четыре тысячи.

Серьёзность суммы Владимир Иванович осознал уже на улице. Таких денег у него не было, и где их доставать, он не представлял, но безысходность почему-то не давила.

Круг близких знакомых в последние годы сузился, точнее сказать – скукожился, чуть ли не до точки. Родной институт, в котором проработал всю жизнь, безвольно умирал. Специалисты разбежались, которые поэнергичнее, пытались открыть своё дело, но ни один из них не преуспел. В условиях мало кому понятной экономики производственникам, с их более универсальным опытом, было всё-таки попроще, а выходцы из НИИ оказались людьми без специальности. Переучиваться, когда тебе далеко за сорок, а то и за пятьдесят, тяжело и, главное, унизительно, хотя унижений хватало всегда – тяжело постоянно от кого-то зависеть. Особо амбициозные в НИИ не задерживались. Владимиру Ивановичу подобное положение тоже не нравилось, но как-то притёрся. В коллективе, где больше половины работников – женщины, мужик, умеющий что-то делать руками, всегда на видном месте, особенно если братья по полу больше склонны к теоретическим разговорам. Если начинал барахлить какой-нибудь прибор, шли к нему, попутно несли и собственные часы, фотоаппараты и даже электрические мясорубки просили посмотреть. Когда исследовательских тем не стало совсем, а проектные заказы превратились в случайные везения, решительные стали увольняться, нерешительных стали вытеснять, но его не трогали и даже уговаривали не спешить. Он понимал, что его незаметно превращают в завхоза, но терпел, утешая себя слабенькой надеждой, что всё как-то утрясётся, да и попытки бывших коллег не вдохновляли на поиски лучшей доли.