Валерий Хайрюзов - Приют для списанных пилотов [Повести и рассказы]

Между тем солнце забралось на самую середину неба и зависло прямо над Большанкой. Вода стала теплой, парной. Накупавшись, мы вылезали на берег и зарывались в горячий песок. Хотелось есть. Мы знали, что у Иванова остался хлеб, но терпели. И тут Вадик словно прочитал наши мысли, раскрыл сумку, достал из нее бутерброды и давай угощать девчонок. И лишь после этого вспомнил о нас. Мы, переглянувшись, послали его подальше. Он психанул, сказал, что мы дураки и он больше с нами не будет иметь никаких дел.

Вечером мы увидели его возле дома Речкиных. На Вадике была белая рубашка, через плечо на ремешке болтался фотоаппарат. Он усадил девчонок на лавочку и ну щелкать затвором. Вскоре туда на разведку подъехал на велосипеде Олег, попытался помешать Вадику, начал строить рожицы, но его прогнали.

То, что Вадик имеет фотоаппарат, не вызвало у меня зависти. Ивановы — люди хозяйственные, обстоятельные. И нам казалось, что у них есть все: патефон, радиола «Балтика», телевизор. Мы частенько собирались у него смотреть телевизор или слушать пластинки. Фотоаппарат — мелочь, но я еще пуще обозлился на него, посчитав, что он применил запрещенный прием. Если говорить честно, меня всегда раздражала его предусмотрительность. Например, собираемся на рыбалку. Вадик обязательно возьмет с собой запасную леску, крючки, бутерброд с маслом. Сознавая в таких делах Вадькино преимущество, мы целиком полагались на него. Вадик ругал нас, но мы посмеивались: поворчит да перестанет, куда от нас денешься. С Релки, как из тюрьмы, бежать некуда. Отец держал его в ежовых рукавицах, если отпускал на улицу, то после сделанной работы и на полчаса. Чуть забегается, тут же следовал грозный окрик: домой! У Ивановых все было разложено по полочкам, каждый знал свое место, и даже собака Шарик строго выполняла свои сторожевые обязанности. Ей путь на улицу был заказан. Не то что наш Барсик. Он, как и хозяин, жил вольной, полуголодной жизнью. Носился по всему поселку, облаивая прохожих. Верно замечено: собака во многом перенимает характер своих хозяев.

Мне тоже хотелось к Речкиным. Хорошо Вадику, взял фотоаппарат (повод что надо!) — и попер. У Олега — велосипед. А тут ни того ни другого. И тогда я применил тактический ход. Собрал вокруг себя вооруженную деревянными саблями и мечами шпану. Натянув на глаза поношенные солдатские пилотки и выставив вперед гнутые из разобранных фанерных бочек щиты, распугивая кур, двинулись по улице. Не доходя до Речкиных, разделились на две половины и начали сражение.

Был теплый вечер, под окнами цвела черемуха, на проводах, тесно прижавшись, щебетали стрижи. Июньский воздух был пропитан тишиной и покоем.

Затея моя провалилась. Почти все войско сбежало к девчонкам. Ушел и Олег. У моего правого ботинка после сражения оторвалась подошва, он распахнул пасть во всю ширь и, как говорили на Релке, запросил есть. Спрятав ногу за бревно, я с тоской смотрел на друзей и размышлял, что мне делать дальше: идти домой или снять ботинки и присоединиться к остальным.

Кто-то предложил игру в третьего лишнего. Стали искать ремень. И тут Люська Лысова, зыркнув по сторонам, остановила взгляд на моем широком, с офицерской пряжкой ремне.

Люська была моим злейшим врагом. Прошлым августом я залез к Лысовым в огород. Люська засекла и настучала моей матери. Суд был скорым. Этим же ремнем мать отделала меня так, что неделю, прежде чем сесть, я долго примерялся к стулу.

Но Люська — хитрющая. Просить сама не стала, шепнула новенькой. Та, стрельнув в мою сторону темными глазами, согласно кивнула головой и, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, подскочила ко мне.

— А почему ты не идешь играть? — спросила она. — На Вадика обиделся, да?

— Еще чего, — шмыгнув носом, буркнул я. — Хочу и стою.

— А ты их сними, земля теплая. Можно и босиком, — указав глазами на ботинки, быстро проговорила она.

Меня обдало жаром. Надо же, глазастая, заметила. Но долго упрямиться не стал. Поломавшись для приличия секунду-другую, развязал шнурки, засунул ботинки за бревно и давай вместе со всеми носиться по кругу. Поочередно то Олег, то Вадик, то я старались встать в ту пару, где была новенькая. Но кто-то из нас обязательно становился лишним и тут же получал ремнем от ведущего.

Когда стемнело, стали играть в прятки. Новенькая плохо знала Релку, ее обычно находили первой. Тогда я пошел на хитрость: нарочно поддался и, застучав Вадика, заставил его голить. Когда разбегались прятаться, я на бегу шепнул новенькой, чтобы она бежала за мной, и дунул к Мутиным за бревна.

Чтобы попасть туда, надо было пролезть сквозь узкую щель между заросшим черемухой палисадником и забором. Там был крохотный закуток. Уняв дыхание, мы, прижавшись друг к другу, затаились. Время от времени новенькая поглядывала на меня своими глубокими, как омут, глазами. И меня охватывало неведомое досель обморочное чувство, будто я заглядывал в глубокий колодец. Пахло свежей корой, смолой — впервые в жизни мне было так хорошо с девчонкой.

— Завтра мы собираемся в кино, — неожиданно шепнула она. — Пойдешь с нами?

— Ладно, — быстро согласился я. — На пять часов.

Вроде бы ничего особенного, сказали друг другу несколько слов. Я бы и так пошел в кино: речка да клуб, больше идти некуда. Здесь важно было другое. Я понял — она хотела, чтобы мы пошли вместе. На миг ощутив себя одним целым, мы тем не менее чутко ловили долетающие из-за бревен звуки: нас уже искала вся ребятня. И я с каким-то восторгом думал: те, кто ищет нас, нисколечко не догадываются, что происходит в этом закутке.

Все же Вадик нас разыскал. Просунув голову в щель, он не стал кричать, что нашел, а посмотрел и шмыгнул носом.

— Ты бы еще на чердак забрался, — язвительно сказал он. — Я уже не хотел искать, отец домой гонит.

Заигравшись, мы не заметили, что Вадик перебрал отпущенное ему время. Мы проводили девчонок и разошлись по домам. В ту ночь я долго не мог уснуть, вспоминал весь вечер по минутам. Казалось, теперь так будет всегда, и меня ждут лишь одни радости. Проснулся я с ощущением радости. Вот сейчас выйду за ворота и вновь начнется то, что с такой неохотой я оставил вчера. Вначале мы сходим на речку, потом в кино. И так будет завтра и послезавтра, впереди еще много летних дней. Но, к моему огорчению, на улице шел дождь, делать там было нечего. Я подошел к зеркалу, начал изучать свое лицо, прическу. Затем завел радиолу и поставил ту песню, которая нравилась моей старшей сестре — про любовь: