Джули Коэн - Второй шанс

Таким был радиус ее мира: то, что она могла видеть боковым зрением, и то, до чего могла дотянуться концом палки.

Хонор встала и, опираясь на трость, вышла из комнаты. Она тщательно смыла все болеутоляющие в унитаз в прилегающей ванной комнате. Боль была терпимой, или же она заставляла себя терпеть; врач уверял, что с каждым днем она будет становиться все слабее по мере того, как заживает травма. Еще он рекомендовал Хонор быть максимально активной: «Вам нужно разрабатывать сустав, чтобы он окреп, даже если сначала будет тяжело. Только будьте осторожны – мы не хотим, чтобы вы снова упали!»

Это снисходительное «мы»… По крайней мере, Джо не использовала это выражение. Хонор была благодарна за это больше, чем за комнату, «захватчик» или тщательно продуманные блюда.

С помощью трости она прошла по скользкому полу через кухню к двери, ведущей в гараж. Здесь, в полумраке, где витал запах машинного масла и бетона, в открытом пространстве, оставленном слишком большой машиной, было кое-что еще, за что она, по-видимому, тоже должна быть благодарна. Оно затаилось в тени, похожее на большое неуклюжее насекомое, скорее на деформированного жука.

Его привезли сегодня утром в кузове фургона, который просигналил, когда повернул на гравийную подъездную дорожку. Джо с детьми вытащили Хонор наружу, чтобы вместе восхищаться им.

– Скутер! – кричал Оскар, прыгая и бегая со своей нескончаемой энергией. – Это скутер, бабушка! И он фиолетовый!

Солнце слепило, Хонор могла видеть только низкие колеса и фиолетовое пятно.

– Вы купили мне скутер для пенсионеров?

– Я подумала, что он может пригодиться, и с ним вы будете менее зависимой от нас, – объяснила Джо. – Можете ездить на нем в торговый центр, по своим делам. Я к тому, что всегда могу вас свозить, но вдруг вы захотите поехать сами.

– И сколько такой стоит?

– Я взяла его в аренду. Их сдают понедельно. Он, конечно, не так хорош, как ваш велосипед, но…

– Не уверена, что это…

Хонор удивилась, почувствовав, как маленькая прохладная ручка взяла ее за руку. Оскар потянул ее к скутеру:

– Давай прокатимся, бабушка!

Не найдя, что возразить, она пошла с ним.

– Тут сиденье, – объяснял он, показывая пальцем. – А тут кнопка запуска. Можно я нажму?

– Нет, Оскар, это скутер для бабушки Хонор, а не для маленьких мальчиков, – сказала Джо.

Хонор не могла разглядеть кнопку зажигания, и Оскар нетерпеливо положил ее руку в нужное место.

– Нажимай! – настаивал он, поэтому она так и сделала.

Скутер, завибрировав и зажужжав, ожил. Оскар завопил от восторга.

– Хочу покататься! – закричал он.

Она выключила скутер. Оскар издал разочарованный возглас.

– Я пока поставлю его в гараже, – весело сказала Джо, но Хонор услышала разочарование в ее голосе. Еще один поступок Джо, который Хонор должна была оценить, но этого не произошло.

Теперь, по прошествии нескольких часов и в одиночестве, Хонор подошла к нему и положила руку на гладкий корпус. На долю секунды ей захотелось сесть на него и нажать кнопку. Выкатиться на нем на тротуары Вудли и каким-то образом, возможно, прислушиваясь к интуиции, направиться со скоростью четыре километра в час, метр за метром, вниз по Китс-Вэй, через Теннисон-стрит, прочь от единообразных жилых блоков пригорода к запутанным улицам Лондона, обратно домой. Кажется, был такой фильм? Пожилой человек берет жизнь в свои руки.

Она фыркнула. Она не персонаж вдохновляющего фильма. Она женщина. Когда-то была дочерью, академиком, любовницей, читательницей, матерью. Объектом жалости, объектом желания, объектом презрения.

Теперь ничего этого не стало, она была всего лишь женщиной. Еще одной старушкой. Бесполезной, малозначительной и невидимой. Этот скутер не давал ей свободу, он представлял собой ее границы.

Он также значил, что Джо не догадалась о ее секрете.

Это началось около года назад с того, что слова начали прыгать.

Она читала предложение, а оно двигалось по странице. Слова перескакивали, меняли положение, внезапно оказывались выше, чем были до этого.

Она возвращалась к началу предложения, которое выглядело успокаивающе надежным, черным у белого поля страницы, и начинала заново. И в том же месте предложение снова начинало двигаться, будто отделялось от страницы, становясь своенравным.

А затем и слово дальше, и дальше, до конца строки, до правого поля, где слова снова неподвижно лежали на странице. Она попробовала прочесть следующую строчку, которая была неподвижной у поля, а потом подскакивала посередине. И снова следующую строчку, следующий абзац, следующую страницу.

Она отложила книгу и позволила глазам отдохнуть, потирая лоб. Был уже вечер, и она лежала в постели с лампой для чтения. Она читала «Анну Каренину» в твердой обложке. Страницы стали мягкими от прикосновения ее пальцев. С закрытыми глазами она могла представить страницу, которую только что пыталась прочесть. Она видела предложение, которое двигалось, таким, каким оно должно быть, совершенно неподвижным и успокаивающим. Если положить книгу на колени, она может указать на него пальцем, даже не открывая глаз, потому что слова не двигаются. Их значение меняется со временем и опытом в зависимости от перевода и контекста, литературной теории и моды.

Но сами слова не дергаются на странице, как неуклюжие танцоры.

Она всю жизнь читала на ходу. Ей было легче думать при движении. Ей нравилось читать в машине, поезде или самолете. Иногда она открывала книгу и выхватывала оттуда пару фраз во время езды на велосипеде, держа руль коленями, прислушиваясь к возможным препятствиям.

Ей нравилось ощущение, что мир вокруг двигается, в то время как слова оставались неподвижными, надежными и правдивыми.

Хонор думала о предложении, которое читала: Они и понятия не имеют о том, что такое счастье, они не знают, что без этой любви для нас ни счастья, ни несчастья – нет жизни. Она открыла книгу и не глядя положила палец на страницу. Хонор представила предложение в голове.

Когда она открыла глаза, слова танцевали.

После этого первого раза, когда текст начал дрожать, она не обращала внимания и продолжала читать еще несколько месяцев. С книгами, которые она хорошо знала, проблем было меньше; слова по краям, возле полей, послушно оставались неподвижными, словно ряды надежных солдат, и она догадывалась, что написано в движущейся середине строки, даже если не получалось уловить слова. Но понять новую книгу было невозможно. Значение ускользало, синтаксис искажался. Отвлекаясь из-за движения, она не могла дочитать предложение до конца.

Хонор знала, в чем причина. Тридцать пять лет назад она видела, как ее отец отложил газеты и потер лоб. Она стала замечать, как мужчина, всегда уделявший особое внимание внешнему виду, начал пропускать участки, когда брился, косо завязывал галстук. Она предложила ему сменить очки, и они со Стивеном пошли с ее отцом к офтальмологу – чтобы выбрать новую оправу, по ее словам. На самом деле она знала, что если он пойдет один, то не расскажет, что ему сказали. Левинсоны не любили врачей.