Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

Одна эта фраза не позволит тебе дать мое письмо Доминике; маленькая каверза с моей стороны, извини, но я всячески стараюсь не быть таким совершенством, каким ты склонен меня считать.

От твоего отца пришла всего одна открытка с архиоригинальным утверждением, что «Лима еще прекраснее, чем я полагал». Прошу тебя, вышли мне сейчас же открытку из Мадрида и напиши на ней, что Мадрид еще прекраснее, чем ты полагал. Пусть уж оба Сыдоня, на которых я — поистине не знаю, с какой стати — трачу свое драгоценное и быстрее, чем у других, проходящее девичье время, совсем ни чуточку друг от друга не отличаются..

А теперь — без шуток: отца ждут на съезд архитекторов. Как ты знаешь, от доклада он отказался, опасаясь, что может все-таки не успеть вовремя вернуться в Варшаву, тем не менее тут рассчитывают, что он примет участие хотя бы в дискуссии. Будем, во всяком случае, и мы надеяться, что он объявится.

Огорчусь, если это письмо не найдет тебя в Мадриде и непрочтенным вернется ко мне. В нем нет, правда, ничего особенно интересного, но стремление сообщить тебе, что я время от времени чувствую себя там, с тобой, показалось мне достаточным поводом, чтобы его послать.

Будь счастлив, Лукаш! Используйте каждую минутку той радостной необыденности, которая все же существует вне нашей грустной действительности. Пока не видно никаких шансов на скорые перемены к лучшему. Но все равно в них надо упорно верить. Иначе как жить?!

Обнимаю тебя, и передай в с е ж е привет своему «не самому легкому счастью».

Лукаш сложил лист пополам и медленно вложил его в конверт.

— Что пишет? — тут же спросила Доминика.

— Что может писать Гелена? Огорчается, конечно, положением дел.

Красно-синие бантики энергичным движением вернулись на свое место на уже покрасневшие от солнца плечи Доминики.

— Если кто-то столь уж сильно огорчается, то делает это как бы и за других. Ну что ж, будем считать, что Гелена берет на себя нашу долю огорчений и мы можем наконец спокойно поехать обедать.

— Где бы ты хотела пообедать?

Доминика просунула ладошку под руку Лукаша, прижалась щекой и потерлась носом о его рубашку:

— Не слышу в голосе ласки…

Он обезоруженно улыбнулся.

— Хорошо: дорогая, где бы ты хотела обедать?

— Это уже немножечко лучше.

— Ну говори же наконец.

— Может, пообедаем все-таки в ресторане отеля? А после обеда сразу…

— Что еще пришло в твою головку? Я думал, после обеда ты захочешь отдохнуть.

— Отдохнем потом. Сначала я хочу продать килимы.

— В гостинице? Кому?

— Американкам. Из туристической группы.

— Надеюсь, ты не станешь приставать к каждой из них, навязывая свои килимы?

— Нет, конечно. Я использую для этого твоего «генерала». Она так уверенно командует своей группой, что, думаю, сумеет мне помочь. Если захочет, конечно…

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю… Может, предложить ей какой-нибудь процент.

— Прошу тебя, не делай этого!

— Почему? Американцы обожают проценты. Подозреваю — они начинают изучать экономику еще в детском саду. Лично я не вижу в этом ничего предосудительного, совсем даже наоборот. Отношения между людьми становятся благодаря этому конкретными, ясными и совсем не исключают учтивости. Если я предложу этой боевой девице какой-то процент, она наверняка не сочтет себя оскорбленной.

— И все-таки я прошу тебя — не делай этого. Килимы мы и так продадим в каком-нибудь специализированном магазине, не поднимая шума в гостинице.

— Ну хорошо, хорошо. — Доминика надула нижнюю губку. — Но заметь — я постоянно тебе уступаю… и…

— И что?

— И ничего. Ладно, поехали обедать.

Проблема с килимами неожиданно решилась сама собой.

Когда они подъезжали к гостинице, перед ними оказался автобус американской группы. Из него выходили последние дамы, но одна из них забыла что-то в салоне и вынуждена была вернуться уже из подъезда, задержав автобус. Делать было нечего — приходилось ждать, чтобы проехать потом вслед за ним на паркинг. Лукаш обернулся назад: уже четыре машины выстроились в ряд за ним, а последняя даже стала нетерпеливо сигналить, что в свою очередь вызвало раздражение водителя автобуса, который, высунувшись из кабины, испепелил грозным взглядом легковушки, казавшиеся крохотными и неказистыми с высоты его сиденья.

Наконец он тронулся с места. Лукаш за ним. За Лукашем следом четыре другие машины. И в этот момент из-за угла выполз громадный кузов грузовика «Iberia Transit». Водитель американского автобуса резко затормозил и даже, стараясь не столкнуться с таким колоссом, чуть сдал назад. Этого оказалось достаточным, чтобы тут же раздался скрежет, треск и звон; Лукаш, не видя грузовика за автобусом, закрывшим обзор, не ожидал столь внезапного маневра и теперь, пораженный, смотрел, как передок «фиата», который одолжил ему отец для предсвадебного путешествия (первого! — подчеркнул знавший жизнь Геро), смялся вдруг в гармошку, а крышка багажника подскочила вверх, открыв на всеобщее обозрение банки с тушенкой и ветчиной в собственном соку, пачки перво- и второсортной вермишели, хрустящие хлебцы… и килимы Доминики.

— Ты не ушиблась?! — вскрикнул Лукаш.

— Кажется, нет… — слабым голосом ответила Доминика. — А ты?

— Я тоже нет. Но у тебя рука в крови.

— Где? Где? — в шоке спрашивала Доминика. — Я ничего не чувствую.

Лукаш носовым платком перевязал кровоточащую руку Доминики. Рана не показалась ему глубокой, разбитое лобовое стекло разлетелось вдребезги, осколки брызнули на переднее сиденье, и один из них рассек ей на руке кожу, крови было довольно много. Вокруг машины стали собираться люди.

— Доктора! — закричал кто-то. — «Скорую помощь»!

— О боже! — шептала Доминика. — Сколько же все это будет стоить… А машина! У нас нет больше машины! Нет! Не нужно доктора! Килимы! С ними ничего не случилось?

— Ничего, насколько я могу отсюда видеть. Главное — ничего не случилось с нами. Рана у тебя пустяковая, не волнуйся, милая.

Сквозь толпу, стоявшую вокруг машины, пробралась руководительница американской группы. Она отворила дверцу и, одним взглядом оценив обстановку, скорее констатировала, чем спросила:

— С вами ничего не случилось?

— Кажется, ничего опасного, — ответил Лукаш, так радуясь этому обстоятельству, что все остальное казалось ему совершенно неважным.

Ему бы тут же учинить скандал, стараясь преувеличить, а не игнорировать нанесенный им ущерб, но он, по крайней мере сейчас, не был на это способен.

Американка смотрела на него изумленно.

— Сибилл Гибсон, — представилась она. — Я руководитель группы американских туристов. Вина нашего водителя очевидна. Вы поляк?