Станислава Флешарова-Мускат - Мост над бурной рекой

— А ты сам по крайней мере знаешь, — взрывается Доминика, забывая, что минуту назад просила Лукаша не кричать в автобусе, — ты сам по крайней мере знаешь, по какую сторону баррикады стоишь?

Лукаш выдерживает ее взгляд:

— При чем тут баррикады? Будет достигнуто согласие. Иначе быть не может. Усобицы для поляков всегда были так же опасны, как и нападение врага. И я уверен… уверен, что все это поймут. Слишком велика ставка…

Доминика стучит кулачком в грудь Лукаша, уже не замечая, что половина автобуса обращает на них внимание, и Мэри Бронтон не сводит с них глаз, и супруги Лестер, сидящие по другую сторону прохода, демонстративно не скрывают своего огорчения, и кричит:

— Ну и поезжай туда! Торопись! Строй свои кошмарные коробки! А твой отец не вернется, вот увидишь! Он мог написать нам, когда вернется, но не написал ни в одном письме. Я все время тебя об этом спрашивала, а ты так и не понял — почему?

Выстрел попадает в цель. В самое сердце. Лукашу нечего ответить, Доминика уверена в этом, но и она умолкает: у нее перехватывает горло, губы дрожат, и она плачет, как ребенок, не сдерживая слез и не пряча лица.

К счастью, Хуан (возможно, он тоже видит эту сцену, так как сидит впереди, лицом к туристам) берет микрофон и оповещает:

— Внимание! Мы приближаемся к восточным склонам Толедских гор. Здесь мы остановимся в ущелье в городке Пуэрто-Лапико в знаменитом трактире, где Дон Кихот провел ночь в бдении перед посвящением в рыцари. Вы сможете сфотографироваться у бронзовой его фигуры, установленной во дворе трактира…

Автобус останавливается на паркинге перед постоялым двором. Здесь уже полно туристов. Щелкают затворы фотоаппаратов, жужжат кинокамеры. Черноокая красотка, продающая открытки и статуэтки Дон Кихота, только успевает поворачиваться: всех надо обслужить. Кто знает, не здесь ли достигла наивысшего пика слава Сервантеса, обогатившая множество людей, тогда как сам он прозябал в нищете, а бессмертное свое творение писал в тюрьме, сидя на воде и хлебе.

— Встань рядом с Дон Кихотом, — говорит Скотт Лестер супруге. — Обними его!

И миссис Лестер обнимает странствующего рыцаря, с улыбкой глядя в нацеленный на нее объектив.

— Иди сюда, к нам! — зовет Доминику Гарриет, вручившая свой фотоаппарат какому-то немцу, чтобы он сфотографировал их группу.

— Зачем? — медлит Доминика, опасаясь, что на ее лице будут заметны следы слез.

— Хочу показать тебя в Швеции. Я не теряю надежды, что ты к нам приедешь.

— Да-да, — со смехом подтверждает Ингрид, — она на это надеется.

— Напрасно, — обрывает Доминика и становится между Мануэлем и Карлосом, обняв их обоих.

— Зря мы потратили две недели, — шепчет Мануэль.

Доминика смотрит ему прямо в глаза:

— Что ты имеешь в виду?

— Мы могли бы провести их гораздо приятней.

— Ты и я?

— Да. Ты и я. Карлос жмет ей руку:

— Ты все время была такой недоброй. Не жалеешь об этом?

Доминика переводит взгляд на Карлоса:

— Может быть, чуточку.

— Только чуточку?

— И это уже много.

«Значит, могло быть и такое — славные ребята, ни к чему не обязывающий флирт, приятные воспоминания…» И это она упустила, все можно упустить, если хочешь слишком многого.

— Выпьешь вина? — предлагает Карлос.

— Охотно!

— Херес или «Tio Pepe»?

— Все равно!

— Ла Манча пьет только вальдепеньяс, — замечает Мануэль.

— А я пью шерри, — говорит Гарриет.

— Ты же за рулем! — напоминает Яльмар.

— Отцепись!

В трактире полумрак, воздух пропитан винными парами. Огромные кувшины с вином стоят в самой темной, нижней, полуподвальной, части трактира.

— Это «тинаха», — говорит Мануэль. — Хуан не сказал, что их делают гончары в Тобосо, известном во всей Испании не только благодаря Дульсинее.

Белозубая девушка с улыбкой наполняет глиняные кубки и подает гостям.

— За утраченные иллюзии! — предлагает тост Доминика.

— Мои еще не утрачены, — улыбается Гарриет, поднимая свой кубок.

На стене висят связки лоснящихся копченых колбасок, салями с седым налетом и вяленые окорока, от которых бармен отрезает ломти красного мяса.

— Колбаски здесь самые-самые настоящие, — поясняет Карлос, заказывая блюдо украшенных зеленью копченостей.

— Что значит «настоящие»? — спрашивает Ингрид.

— Из ослиного мяса. Настоящие испанские колбаски делаются обязательно из ослиного мяса, тогда и вкус у них неповторимый.

Гарриет откусывает кусок колбаски своими крепкими зубами:

— Чудо!

«Значит, могло быть и так, — думает Доминика. — А могло быть и иначе: Асман в этом баре, Асман у статуи Дон Кихота… Снимок с ним имел бы совсем другую ценность, выпитое с ним вино — другой вкус, иной смысл имел бы и долгий день от Гранады к Мадриду. Но могла быть еще и обычная нежность Лукаша, ощущение безопасности от его близости, от самого его присутствия…»

— Ты куда? — окликает ее Карлос, когда Доминика протискивается сквозь толпу у бара.

— Я сейчас вернусь.

— В Мадриде, — кричит ей вдогонку Гарриет, — я — первым делом на почту. Вы поедете с нами?

— Да! Я — обязательно! Не знаю, как Лукаш…

«Сейчас я у него спрошу, — улыбается про себя Доминика, — вот он, прекрасный повод; отличный вопрос, самый нейтральный, но позволяющий начать разговор; если люди друг друга любят, любое слово — после ссоры — легко их примирит. Если люди друг друга любят… — мысленно повторяет Доминика, — если любят…» И в ней что-то оттаивает, недавнее озлобление улетучивается, ведь они не переставали любить друг друга, это ясно, только она… несколько дурацких слов…

Лукаша, однако, нигде нет: ни в таверне у кувшинов с вином, ни во дворе у бронзовой фигуры Дон Кихота, и Доминика — в ней снова все леденеет — направляется на паркинг к автобусу, — конечно же — он здесь, слушает с Гомесом радио!

Доминика останавливается, не зная, что предпринять, и тут с радостью слышит, как мисс Гибсон созывает группу, хлопая в ладоши.

Еще минуточку, — просят дамы.

— Нет-нет! — Сибилл непреклонна. — Впереди долгая дорога!

Однако куда важнее то, что в Мадриде ее должна ждать телеграмма от Джека Асмана, обещавшего — в случае победы над Тиллем Вильдерсоном — ей об этом сообщить.

И телеграмма есть! Есть!

Едва только группа появляется в вестибюле отеля, портье с улыбкой — словно знает содержание — подает телеграмму мисс Гибсон. Сибилл дрожащими руками вскрывает депешу и вспыхивает радостным румянцем.

«Дорогая, — сообщает Джек, — ты оказалась права, я был в прекрасной форме. Без труда победил Тилля. Жду тебя в Лос-Анджелесе. Целую. Джек».

Шум ангельских крыл заполняет вестибюль. Мисс Гибсон бросается на шею доктору теологии и медицины, потом обнимает миссис Стирз.