Наталья Елизарова - Жмых

…Стук в двери посреди ночи обрадовал и встревожил одновременно: я жаждала присутствия живой души, мне хотелось узнать все последние новости, и вместе с тем незваный гость мог нести гибель… Отворив запоры, я увидела Матео Ферраса. Я и пикнуть не успела, как он шагнул в мой дом уверенной хозяйской поступью.

— Что вам здесь надо? — возмутилась я.

Он сорвал с себя и выжал, обдавая всё вокруг брызгами, шляпу, будто какую-то тряпку, а потом снова нацепил её на голову.

— Затопило посёлок… — тяжело дыша, проговорил он.

— И что же? Смыло вашу лачугу? — насмешливо поинтересовалась я.

— К чёрту мою лачугу и вас с вашим сарказмом! — заорал он. — Там, в низине, люди остались без крова… Вода поднялась почти до крыш, и она прибывает…

— Ну, разумеется, пребывает — сезон дождей только начался… У вас, в Европе, наверное, ничего подобного не происходит, а для нашего климата — это обычное дело. Месяца через два вода спадёт.

Его глаза едва не вылезли из орбит.

— Вы издеваетесь надо мной, да?

— Просто констатирую факт… А чего вы от меня хотите? Чтобы я прекратила дождь? У меня нет связи с небесной канцелярией.

— Там десятки больных… женщины, дети… Им негде укрыться, а вы одна проживаете в таком большом доме!

— Что? — я аж задохнулась от возмущения. — Вы предлагаете устроить из моего дома госпиталь?

— Людям срочно нужно дать убежище! Или мы разместим их здесь, или они погибнут!

— Да вы с ума сошли! Притащить сюда больных холерой!

— Не больных, а тех, кто ещё не успел заразиться — в первую очередь, детей и женщин. Больных мы разместим в другом месте. Я уже подумал об этом.

— И где же?

— На кофейных складах.

Я расхохоталась.

— Прекрасная мысль! А куда же мы денем мешки с кофе?

Грубо схватив за плечи, он встряхнул меня так, что потемнело в глазах.

— Речь идёт о человеческих жизнях, а вам бы только прибыль подсчитывать! Вы же женщина — есть в вашем сердце хоть капля сострадания?!

…Не знаю, была ли в моём сердце эта самая капля, но из соображений практичности я пошла ему навстречу — если все работники перемрут, кто тогда вернёт мне долги?..

Итак, мой дом превратился в ночлежку. Десятки оборванцев, полуживых от усталости, голода и холода, заполонили весь холл особняка — в комнаты я их не пустила: ещё не хватало, чтобы весь этот грязный сброд разлёгся на шёлковых простынях в моих прекрасных, отделанных дорогими гобеленами, спальнях. Кофейные склады я тоже не отдала на разграбление — больных разместили во флигеле; как я и предполагала, там уже побывала смерть: когда выбили дверь, трое охранников были мертвы. Остальные, по всей видимости, бросились наутёк. Я не винила их за бегство. Если б у меня была возможность, я и сама бы сбежала. Так все поступали. Как только становилось известно об эпидемии, люди всё бросали и уезжали из заражённой местности, а когда она угасала — возвращались. Даже воры и мародёры предпочитали не рисковать, хотя дома стояли раскрытыми настежь… В последние годы доктора хвалились изобретёнными новыми вакцинами: поставил, мол, прививку, и зараза тебя не проймёт. Но я не верила в их чудодейственную силу. «Беги быстрее как можно дальше и находись там как можно дольше» — это и есть лучшее спасение… Впрочем, увидев целого и невредимого доктора в самый разгар бушующей эпидемии, которого я уже мысленно похоронила, я изменила своё мнение.

— Вы не заразились, доктор! Как это возможно? — повторяла я, потрясённая до глубины души.

А он с упрёком бросил мне в лицо:

— Сколько раз просил вас купить сыворотку и сделать всем работникам прививки, а вы твердили, что это шарлатанство!.. Эх, госпожа Антонелли, столько людей можно было бы спасти!

Мне вдруг стало стыдно перед этим невзрачным, маленьким человеком, который в одиночку сражался с болезнью в то время, когда я пряталась в своём великолепном особняке. Считая доктора тюфяком, мелкой серенькой личностью, я даже фамилию его не удосуживалась запомнить. А он оказался героем… Чувствуя себя виноватой, на будущее я пообещала ему купить вакцину для всех своих батраков.

— Поздно… — отрывисто проговорил он. — Многие умерли, многие — умрут в ближайшее время…

— Но не все же?.. — осторожно спросила я.

— Не все, но этих смертей можно было избежать… Однако вы не захотели тратиться: пара сотен рейсов для вас оказались дороже, чем человеческие жизни… Хотя я не упрекаю вас: вы ничем не отличаетесь от других плантаторов. Люди для вас — расходный материал: уйдут одни — на их место заступят другие. Разве не так, госпожа Антонелли?

Я внимательно окинула взглядом его тощее сутулое тельце, которое не спасал от холода наброшенный на плечи плащ: видно было, как подёргиваются над верхней губой его маленькие чёрные усики, как дрожат мелкой дрожью исцарапанные осокой пальцы.

— Я ценю вашу самоотверженность, доктор, но я не нуждаюсь в ваших нотациях.

В уставших чёрных глазах вспыхнули колючие искры.

— И в моих услугах, вероятно, тоже? — криво усмехнулся он.

Мне не хотелось увольнять этого человека, тем более теперь, когда от него зависели жизни моих работников, но и дерзость спускать я была не намерена.

— Если приму решение отказать вам от места, я извещу вас, — сдержанно ответила я. — Пока вы нужны на фазенде.

Похоже, вместе с сывороткой против холеры он впрыснул себе в кровь и изрядный запас смелости:

— Вот что, госпожа Антонелли… Я остаюсь сейчас здесь не потому, что вам нужен. Если бы речь шла только о вас, я бы незамедлительно покинул Сантос. Но я должен помочь всем этим людям… которых вы сочли для себя обузой… А теперь — извините, меня ждут больные.

Закипевшую во мне злость, готовую в ту же секунду выплеснуться наружу, охладило внезапное тревожное известие, с которым прибежали батраки. «Большая вода! Большая вода!» — захлёбывались истошными криками они; в их глазах царил беспредельный ужас. Мы с доктором переглянулись. «О боже!» — с негромким коротким стоном вытолкнули его побелевшие губы. Ответом ему был невнятный угрожающий рокот, донёсшийся со стороны реки.

…Никогда ещё в этой местности природа не показывала людям такой враждебности, никогда ещё она не пыталась уничтожить их с такой свирепой и неукротимой силой. Вышедшая из берегов река была своенравна, как дикое животное, и страшна, как ревущая бездна. Ослепляя мутным свинцовым потоком, оглушая мощным протяжным гулом, в котором чудились и хохот, и рыдание, и победоносный боевой клич, она подминала под себя всё живое и алчно запихивала в пасть. В её огромной, бесформенной утробе скрывались целые посёлки, плантации и пастбища, а она всё никак не могла насытиться… Измученные, обезумевшие люди, цепляясь скрюченными, изодранными в кровь пальцами за любую щепку, пытались найти спасение на крышах своих прохудившихся от сырости хижин, залезали на верхушки деревьев, но вода, точно прожорливая исполинская гидра, находила их и там: зная, что беглецы всё равно никуда не денутся, неторопливо и неумолимо подползала, поглаживала длинными серыми щупальцами, лениво облизывала холодным языком — и отправляла в глотку…