Валерий Айрапетян - Дядьки [сборник]

Дружный смех, и дядя Адо, вдохновленный достигнутым результатом, изображает выпученные глаза впечатлительного дедушки Аршавира. Спустя месяц после этого события в гостях у самого Адольфа, когда кто-то за столом попросил его передать вон ту куриную ножку, дядя вновь встрепенулся.

— Ха! — неизменно воскликнул он. — Как сейчас помню! Когда месяц назад были на юбилее дяди Аршавира, Валерик на глазах у юбиляра съел полторы курицы, а потом подошел к дядьке и сказал, что хочет кушать! Дядя Аршавир качнулся, упал и ударился головой о табурет! Хорошо, несильно ударился, а то и умереть бы мог, прости Господи…

Теперь развеселый дядя изображал общее выражение лица именинника, перед тем как тот грохнулся в обморок и ударился о табурет. Толпа взревела от восторга, прикрывая ладонями набитые рты, а дядя Адо, воспламененный оглушительным успехом, произнес тост: «Чтобы маленькие дети не доводили взрослых до потери сознания!»

Спустя еще год, на очередном застолье, веселый и беззаботный дядя, пересказывая известный сюжет, сотворил из двух съеденных мною ножек целых три курицы, повествуя, что, после того как я попросил дать мне пожевать еще чего-нибудь, деда Аршавира увезли на скорой с обширным инфарктом миокарда. И будто бы когда он, еле оправившись от удара, восстал в кардиореанимации, то первым делом воскликнул: «Дайте Валерику еще одну курицу!!!»

Вот таким уникумом был мой дядя Адольф!

Как и его двоюродный брат Налик, он умудрялся попадать в нарочно непридуманные ситуации, откуда его вызволяли связи и деньги отца, который держал подпольный обувной цех и в случае надобности мог тут же выложить сто тысяч чистоганом. Вообще, линии жизни дяди Адо и дяди Наиля так часто пересекались в критических точках, что оставалось только сидеть и разводить руками! Но все же это были разные люди.

В четвертом классе дядя Адо, или тогда просто Адик, послал в известном направлении классного руководителя и заявил, что не собирается заниматься такой нудятиной, как учеба! Папа Адика, не дожидаясь исключения сына из школы, вынул его из-за учебной парты и усадил за домашний стол, к которому по расписанию приходили нанятые учителя. Оформил он это все под предлогом, что Адик болен и не может посещать школу. О покупке полноценного диплома для сына дядя Лева даже не задумывался. Это само собой подразумевалось и труда особенного не составляло.

Однако Адик, заявивший, что учиться не будет, отказываться от своей позиции не собирался. И на второй неделе домашнего преподавания изобрел гениальный план по отваживанию учителей. Где-то на середине занятия аккуратно одетый и причесанный мальчик внезапно вскакивал на стол и, улыбаясь, опускал штаны, демонстрируя свое бурно формирующееся хозяйство, отчего учителей уносило, как лебяжий пух налетевшим ураганом.

Дядя Лева пожимал плечами и глубоко вздыхал, а потом махнул рукой на образование сына, чем очень обрадовал Адика, который, рано созрев телом, уже к четырнадцати годам успел попортить двух соседских девчонок.

До отца одной из них дошел слушок. Изрядно оттаскав дочку за волосы, он вытянул из нее признание в том, что Адик напоил ее вином и повел на заброшенную стройку, а потом она открыла от боли глаза и увидела его, содрогающегося над ней…

После двух часов истошного рева, битья декоративного сервиза и представления с имитацией сердечного приступа, отец девушки, собрав в кулак дрожащие нервы и рухнувшие амбиции, решительно двинул в сторону Левиного дома. По дороге он извергал проклятия в адрес юного соблазнителя и рисовал в своем воображении сцены Адиковой смерти. От его руки, конечно же! И чем страшнее картины выдавал его помутненный моральным шоком разум, тем более последствия этого шока отлегали от отцовского сердца, как если бы отлив уносил в море обломки королевского фрегата на глазах у нерадивого капитана. Однако не все существо отца бедной девушки готово было взорваться. Маленькая часть разума не горячилась так сильно и терпеливо подсчитывала ущерб. И в тот самый момент, когда в свирепых фантазиях кинжал отмщения впивался в распаленные гениталии Адика, трезвая часть ума выдала цифру в пять тысяч, а чуть позже накинула еще две, так, для торга.

Дядя Лева, едва прослышав о похождениях сына и надвигающейся неприятности в лице отца девушки, спровадил Адольфа в Армению — к родному брату. В спешке он закинул сына в такси: с мешком вещей, тысячью рублями и толстой теткой — своей сестрой, Розой, которую Адик называл «тетя Хоза», что в переводе на русский значит «тетя Свинка». Тетя Роза в ответ все причмокивала да хихикала и ласкала племяша «сорванцом» и «хулиганом».

Не успело такси скрыться за перекрестком, как к дому уже подходил, пузыря багровые щеки, отец девушки. Вид его сочетал в себе ярость кшатрия, подавленную обиду раба и жажду пытки инквизитора времен папы Сикста Четвертого.

Дядя Лева достал из сейфа семь тысяч, потом, подумав немного, положил две обратно.

— Убью, убью!!! — слышал он, выходя из дома с туго перетянутыми кирпичами четвертаков, по одному на каждый карман пиджака.

— Убью суку! Где, где этот сопляк?! Давай его сюда!!! — орал отец девушки, когда, ворвавшись во двор дома, завидел на крыльце дядю Леву.

— Степа, Степа, не кричи, дорогой… Пойдем, пойдем в дом, поговорим… Побеседуем… — гипнотически цедил хозяин.

— Убью гаденыша, убью!!! — перешел на хрип Степан, стремясь посеять панику во вражеских отрядах.

Но дядя Лева, человек по жизни битый, с ворами трущийся и с прокурорами на ты, уверенно, с вниманием подошел к мужчине, сулящему Адольфу страшную смерть, положил ему на плечо руку и спокойно сказал:

— Степа, пойдем в дом, родной мой. Давай…

Степа, ожидая этого жеста, на секунду застыл и через мгновение уже отчаянно ревел в подмышку человека, чей сын обесчестил его дочь.

— Лева, Лева, как мне с этим жить?! — горько рыдал Степан.

— Пойдем в дом, Степ… Пойдем в дом… Все будет хорошо… хорошо…

Где-то часа через два опухший лицом Степан шел к себе домой. Осадок и горечь обиды по-прежнему бередили душу, но наряду с этим в голове зрели большие планы, благо фиолетовые пачки четвертаков грели теперь его, Степана, карман!

Спроваженный на историческую родину, Адольф пробыл там не более года. Все в горном селе было не так, как в столице республики! Воспитанные в строгости девушки не шли на контакт и тем более не кокетничали, травку прикупить у барыг не получалось, ибо никто ею не приторговывал, сходить прошвырнуться по бульвару не выходило, так как не было бульвара. Одним словом — деревня!

Но больше всего Адика бесило то обстоятельство, что все работают не покладая рук! Мужчины, женщины, дети, старики, беременные, калеки, зажиточные и не очень. Ей-богу, как рабы!