Валерий Айрапетян - Дядьки [сборник]

На самом деле схема, по которой действовал дядя, когда узнал об экзистенциальных проблемах племяши, была до абсурда проста.

Начиная с момента знакомства и по сей день дядя Саша поддерживал самые теплые отношения с дядей Левой, но, несмотря на это, ни разу не попросил у того помощи, даже когда сильно нуждался. Отец Адика, в свою очередь, уважал Александра за выдержку, самобытность и порядочность. Недолго думая, тем же вечером дядя Саша набрал телефон авторитетного родича, который, вовремя уехав из Баку, процветал сейчас в Пятигорске, где уже совершенно легитимно руководил собственной мебельной фабрикой. Дядя Лева очень обрадовался звонку приятного ему человека, и когда, спустя полчаса радостных приветствий и счастливых воспоминаний, в трубке повисла легкая пауза, дядя Саша не спеша заполнил ее изложением проблемы. Дядя Лева не перебивая выслушал, потом сквозь смешок назвал Андраника «сорванцом» и сказал, что скоро перезвонит. Примерно через двадцать минут телефон затрещал. Коротко изложив план действий, дядя Лева попрощался «до связи».

Связавшись в Москве со своим старым другом, а ныне весомым «вором в законе» Трефом, дядя Лева четко и быстро ввел товарища в курс дела. Тот посмеялся над проблемой и сказал, что сейчас свяжется с донецким «смотрящим» Степой, и поэтому Саша может спокойно говорить от его — Трефа — и от Степана имени.

Когда прикинутый по последней моде дядя Саша пижонисто подошел к вооруженному до корней волос неприятелю и, глядя в глаза, начал размеренно излагать пути решения возникших затруднений, те только усмехнулись в ответ, коротко спросив: «Ты кто по жизни?» Ну, раз спросили, значит, надо объяснять. И дядя Саша объяснил, не забыв упомянуть о тесных связях с Трефом и Степаном. Информация была тут же проверена, после чего прежде свирепый враг горячо тряс дяди-Сашину руку и сетовал на плохую осведомленность да на больно прыткую молодежь. «Донецкие» сняли все «косяки» и «предъявы» с краматорских «бакланов», попросив, однако, не распространяться в делах далее вверенного им городка. И даже предложили помощь, если вдруг кто-то из «левых» начнет «не по делу рамсить».

Так скромный художник и краснодеревщик дядя Саша спас от мучительной и кровавой расправы Андраника и дюжину его пацанов.

Еще одной примечательной чертой дяди Саши была его медлительность. Он работал так медленно, что помогать ему ни у кого не хватало терпения. Однажды он вырезал ложку из липы четыре дня. Сидя на крохотном табурете, молча и монотонно, словно каторжник, ваял он свои безупречные безделушки. Однако конечный продукт выглядел так совершенно, так четко вырисовывалась в пространстве форма предмета, что мучительную медлительность можно было считать творческим методом мастера.

Ни одно культурное мероприятие, ни в Амироджанах, ни в русском селе, не обходилось без участия моего дядьки. В создании декораций, кричащих лозунгов, резных масок и прочей разности ему не было равных. Свыкшись с творческой размеренностью дяди Саши, организаторы праздников обращались к нему за два месяца до начала первых репетиций.

Если медлительность дяди легко объяснялась теорией о темпераментах, выдвинутой еще Гиппократом, то его эмоциональная холодность в ситуациях, когда обычные люди разъяренно голосят и мимикрируют, не поддавалась никаким трактовкам.

Однажды мы с ним перекрывали шифером крышу. Когда дядя Саша приравнивал край одного листа к другому, я, не справившись с равновесием, всем телом навалился на шиферное полотно, под которым трудолюбиво сновали его пальцы. Наличие под удерживавшим меня листом дядькиных пальцев осталось для меня незамеченным, поэтому я не торопясь придавал ногам устойчивое положение. И вот, когда мне уже стало казаться, что ноги заняли надежную позицию, я мельком посмотрел на дядю Сашу, а наткнулся на багровую, с бледно-мраморными губами маску, из которой вот-вот намеревались выпасть глазные шары. И тут до меня дошло, что такую приятную мягкость моей подпоре придавал не дважды стеленный под шифер толь, а изящные пальцы моего родственника. Я мигом отскочил и чудом не сорвался с крыши.

— Что ж вы молчали-то, дядь Саш??? — запаниковал я.

— Да так… Подай клещи.

Только и всего! А черные, точно расплющенные мухи, ногти дяди Саши терзали мою совесть на протяжении последующего месяца.

Кроме стоического терпения, медлительности, пронзительного взгляда, умения произвести впечатление, золотых рук и ранней седины, дядю Сашу отличало от других дядек чисто монаршее благородство.

В течение пятнадцати лет, жертвуя целостностью семьи, он был лишен права на частную жизнь. Обосновавшись после отъезда из Азербайджана в хлебном черноземном крае и обзаведшись собственным большим домом, он продолжал и продолжал встречать и провожать родственников и их друзей.

Одни приезжали погостить, другие пожить, третьи на каникулы, четвертые за продуктами, пятые нанести визит вежливости и остаться на месяц, шестые просто так. Веские и неоспоримые причины для приезда находились всегда. Несмотря на безотказность и радушие дяди Саши, вся тяжесть встреч и проводов легла на покатые плечи тети Роксаны. Молодая и красивая женщина, привыкшая за тридцать пять лет городской жизни к роли светской львицы, на протяжении последующих пятнадцати начинала свой день засветло и заканчивала его под мерцание утомленных звезд.

А родственники все приезжали и уезжали, а уезжая, обещали скоро вернуться. Все это походило на какой-то сумасшедший марафон с эстафетой. Марафонцами выступали приезжающие, а эстафетой — семья дяди Саши.

Я и сейчас вижу перед собой эту пеструю нескончаемую толпу, входящую и выходящую из дома, непременно в сопровождении восторженных тирад в адрес хозяев.

Справедливости ради надо сказать, что и я, и мои ближайшие сородичи среди соревнующихся марафонцев занимали почетные призовые места.

Интересная вещь — гостеприимство. Сто раз примешь человека, накормишь его, напоишь, спать уложишь, денег в дорогу дашь, и ты — молодец! А один разочек откажешь, и вот зреет уже обида, начинают свой скреб гадкие кошки, изворачивается приниженная гордыня и в сердце всплывают сюжеты вроде: «Ничего, ничего, вернусь я когда-нибудь в серебре да на белом коне, тогда и посмотрим…» Глупо, глупо устроен человек.

Проявляя чудеса терпения и вежливости, семья дяди Саши прожила мучительные пятнадцать лет под игом деревенского труда и обслуги бесконечного конвейера наезжающей родни. Ведение хозяйства в селе носит непреходящий характер, а мысли о покое посещают крестьян лишь с первым снегом да при случайном взгляде на церковный холм и нисходящий по нему разноряд кладбищенских крестов. Только по зиме и отдыхается немного в деревне. Покормил скотинку, подчистил кошары, натаскал в дом колотых дров и угля, натопил печь и знай себе — лежи да грей пятки! Но и зимой — когда самое время отдышаться после жаркой страды и набираться сил к следующей — дядя Саша и тетя Роксана, как заправские метрдотели, продолжали принимать и провожать гостей.