Леонид Жуков - Злая фортуна

— Дело вот в чем. У вас тут варварски уничтожают медведя. Если так будет продолжаться дальше, немудрено, что медведь скоро войдет в Красную книгу.

Посыпались возражения. Стали нападать на медведя и обвинять его в злодействе, что, дескать, пугает баб, собирающих бруснику, не любит детей, дерет скот и бывает опасен в голодное время, когда близко подходит к поселку. Ослепленные разбушевавшейся страстью, не поскупились приписать к его подвигам несуществующий грех: снимает белье с веревки и разоряет печные трубы, взобравшись на крышу…

Инспектор не согласен с этим, противоречит им и еще больше разжигает неприязнь к косолапому:

— Это неправда, вы видели своими глазами хоть раз живого медведя? Я думаю, вы и в цирке-то никогда не бывали, живете в своей тайге и собираете бабушкины сплетни. Медведь осторожен, избегает встречи с человеком и никогда не нападает на него первым. Медведь умен и способен на многие разумные действия — весь цирк держится на медведях. Когда говорят, что по уму на первом месте стоит слон, за ним лошадь, а потом собака, — я бы медведя предпочел лошади. Медведь ходит по канату, ездит на мотоцикле, пьет из бутылки и играет в хоккей.

При слове «хоккей» одобрительно закашляли через стену.

— В старину цыгане ходили с ручными медведями на цепи и показывали представления: как бабы воруют горох, а также боролись с ними…

Недоброжелатели не знают, что возразить на это, и мало-помалу склоняются на сторону медведя. Их робкие суждения настраивают на лицемерный лад И вот самая главная начальница, очень деловитая женщина, весившая центнер, добрая и глупая, утратившая женское начало от возложенной на нее должности авторитетно соглашаясь, добавила:

— Медведь в шахматы играет!

Весна. На железнодорожных путях уже совсем по-летнему. Радужная от паровозных масел галька нагрета, по-змеиному блестит и искрится. Станционные рабочие на путях лениво замахиваются кирками. Они одеты в апельсиновые поддевки, делающие их похожими на палачей, которые снимают трупы с виселицы и укладывают их в гробы…

Работать не хочется. Собрались гуртом, сели на шпалы, закусывают и рассказывают небылицы: кто что вычитал в журнале. Самый старый среди них дядя Валя, который говорит: «великий польский композитор Людвиг ван Бетховен». Он курчав, невероятно грязен, но красив, как герой из оперы Беллини. Темно его прошлое, появился он откуда-то из Херсонской области. Под поддевкой носит меховую жилетку, как кольчугу, никогда не раздевается и не моется. Однажды его спросили:

— Скажи, дядя Валя, вот ты умный человек: как ты думаешь, кто насчет мяса кровожаднее — кошка или собака?

Дядя Валя подумал и ответил:

— Волк.

Он с недоверием слушает невероятные истории о том, как в Америке ради бизнеса ставят разные рекорды, доставляющие азартные зрелища.

— Один гонщик нарочно загорелся в автомобиле и просидел в нем до тех пор, пока не сгорел.

— Перестарался, — заметил дядя Валя, который держался в стороне от них и нехотя слушал эти басни.

— Зато обеспечил семью пожизненно, — позавидовал гурт.

— А кто из вас слышал про матроса, который выпивает двадцать кружек пива? — спрашивает чахоточный парень в зимней шапке. Эту шапку он не снимает круглый год, отчего волосы свалялись кошмой и не расчесываются, как колтун.

Дядя Валя ухмыляется:

— Я, пожалуй, выпью двадцать кружек…

— Не выпьешь!

— Смотря за какое время, — струсил дядя Валя.

— Все равно не выпьешь. Во всем мире нашелся только один такой герой и заработал на этом миллион!

— Ты не выпьешь, а я выпью, — спокойно говорит дядя Валя.

— Что ж ты тогда тут околачиваешься, езжай в Америку, там тебе цены не будет, и нас всех обеспечишь по старой дружбе.

— Это что-о-о! — разочарованно тянет Гришка с огромными растатуированными лапами, на которых нет живого места, отчего они лоснятся, как у удава, вызывают омерзение, брезгливость и страх. — Я недавно прочитал, как один американец взялся съесть автомобиль…

Это сообщение оживило беседу и произвело впечатление.

— Как же он будет есть его?

— Стаканы едят, — послышалась реплика из гурта.

— В цирке шпаги глотают, мой отец рассказывал, — добавил дядя Валя, чтобы внести ясность в явление чудес.

— Йоги не то делают, спят на гвоздях голыми и ходят босиком по раскаленным углям.

— Царь Петр бритвы жевал, а святая Варвара ходила босиком по гвоздям без всяких йогов — в «Житии святых» написано…

Гришка расстегнул ворот и почесал грудь в знак недоверия, как на картине «Охотники на привале» Во всю грудь был выколот танк, из которого высунувшийся танкист махал пилоткой. Однако, чувствуя превосходство своего выстрела, он лениво и поддразнивающе продолжал разжигать любопытство зевак:

— Вот так же и американец будет есть свой автомобиль не спеша, пока не съест за год. — И, подумав, добавил: — Зато получит не миллион, а немного побольше…

Дядя Валя самодовольно улыбается и замечает не без иронии:

— Посмотрим, что будет, когда он дойдет до карданного вала!

В кабаке, полном синего дыма, как после дуэли погонщиков быков, которые плохо стреляют, нажимая на количество, от гула нельзя было разобрать ни одного слова. Сидят с красными вытаращенными глазами прямо на бочках и льют пиво, которое уже не лезет, под ноги. Только проворная судомойка с мокрыми руками и черным животом, как у гусыни, ловко пробирается среди страшных людей и хватает со стола кружки, быстро смахивая в них рассыпанную соль, сделав руку ковшиком, и двумя движениями после этого вытирает стол насухо.

Посреди кабака стоит бледный интеллигент, как актер на базарной площади, и показывает фокусы за рюмку водки. В старом пальто на голое тело, он пропил с себя одежду, небритый и вызывает жалость. Потеряв всякое уважение к себе, рассказывает небылицы и фиглярствует.

Вот он берет в ассистенты пьяного мужика и просит его встать на середину с платком в руках. Потом достает папиросу, жарко раскуривает ее и медленно прожигает платок насквозь. Валит дым, воняет жженой тряпкой, и взору зевак предстает огромная дыра в платке, черная по краям. Чародей комкает платок, забирает его в руку и поднимает зажатый кулак кверху. Аудитория не спускает глаз с кулака, жадно уставившись на него. В наступившей тишине кулак медленно разжимается, и все поражены перерождением жженого платка в новый, без единого пятнышка.

— Твой платок, узнаешь его? — громко кричит чародей, а у самого холодный пот струится по лицу, ибо так еще никогда не выкладывались со времен Паганини.

— Мой, — подавленным голосом отвечает ассистент, не понимая, куда могла деться дыра от папиросы.