Леонид Жуков - Злая фортуна

Однажды я попал в беду — влюбился в дрянь. Она была не способна к добру и сказала, что не верит в мою любовь. А я не верю в то, что она сказала. Это неблагодарное животное было настолько жестоким и бесчувственным, что все мои добрые дела, слепое увлечение ею и полное самопожертвование ради нее, которые нельзя было скрыть даже от постороннего глаза, топтало ногами и не замечало, как лошадь, которая питается овсом и не ест пирожное. Помню, я сделал ей королевский подарок, которые не делают министры, а ограничиваются цветочками. За это она произвела меня в бандиты, не понимая, откуда у меня деньги.

Что она знала о моей любви? А что знал я о ней? Ровно ничего.

Москва, живущая своей сытой жизнью. Всюду благополучие; изобилие съестного, которое чревоугодия ради продается прямо на улицах, несмотря на большой мороз. Прожигатели жизни, укутанные в дорогие меха, с портфелями, набитыми бутылками и закусками, как в какой-нибудь сочельник, полны энергии и всё куда-то спешат. Кажется, не найдется такого уголка, где царил бы голод, а паче жестокость, узаконенное издевательство над живыми существами.

У Георгия пропала собака. В тот день Москва поразила его особенно. Втайне предчувствуя ужасы, которые предстояло ему увидеть, ибо он примерно представлял тот уголок с подопытными собаками, он был уверен в их полной беспомощности. Беспечные прохожие в теплых манто, как итальянские певцы, заехавшие на Север, с хохочущими счастливыми лицами, безжалостными и лживыми, вызывали в нем только ненависть и вражду.

Был лютый холод. Мороз обжигал щеки. Георгий содрогался от мысли: как-то сейчас приходится бездомным животным и птицам, налетающим стаями на кусок булки, брошенной в гущу кишащих голубей у метро! Синий снег, убравший голые сучья кораллами, к вечеру окрасившийся при мутном закате в пунцовый пепел, в том злополучном дворе показался ему белым как саван. Двор был тих и тесен. Этот небольшой двор, огороженный грязным забором с плохонькой калиткой, сделанной неумелыми руками из старой черной фанеры, и был тем самым страшным местом, где свершалась человеческая жестокость, скрытая от постороннего глаза, за безнаказанность которой царь природы не несет ответственность и не боится бога.

Забор отрезал двор от окружающего мира, наступавшего на него большими многоэтажными домами с уютно горящими окнами на морозе и неприветливыми клиническими корпусами, к которым, собственно, и относился виварий.

Двор имел убогий вид: длинное узкое строение, так сказать, главное помещение, сделано небрежно, низкое, как юрта, давно не ремонтируется и пришло в негодность; всюду свалены в кучу старые рамы, решетки — здесь содержат подопытных собак. Уж очень подозрительной кажется тишина, стоящая вокруг. Посреди двора валяется труп собаки, весь забитый снегом, слежавшийся, с круглой свежей дыркой в боку, глиняно алеющей.

Собаку Георгия поймали живодеры. Он, сердечный, ищет ее повсюду и добрался до вивария, ибо ему посоветовали его как последнее прибежище, после которого искать уже негде. Много станций объездил он в надежде найти лагерь живодеров, но так ничего не добился, терпеливо снося язвительные насмешки и нравоучения не выпускать собаку без присмотра.

Когда он перешагнул порог двора, ему навстречу выскочили две злые дворняги. Они с лаем набросились на него, видя в нем чудовище, но он смело шагнул прямо на них, и они с собачьей трусостью отступили и в страхе бросились в разные стороны, сознавая свою беспомощность перед мучителем, придумавшим ужасные пытки, свойственные только его дьявольскому уму.

С ними был маленький голый терьерчик на тонких карандашиках. Терьерчик не успел спрятаться, сильно дрожал телом, пятился назад, словно его сдувало ветром, и с громким лаем забился в рамы. Появились двое мальчиков и с плачем стали упрашивать Георгия помочь поймать этого терьерчика. Они хотят взять его к себе, чтобы спасти от страшной участи. Георгий долго проваливался в стальные сетки, изодрал обувь и ничем не смог помочь детям. Все трое долго искали собачонку, но поиски ни к чему не привели: так надежно спряталась она от врагов.

Из сарая, выкрашенного грязной зеленой краской и обнесенного мелкой стальной сеткой, вышла надзирательница, одетая как дрессировщица на полигоне, с посиневшим носом и бескровными губами. Несмотря на ее молодость, жестокость и безразличие к жизни убивали в ней этот драгоценный дар. Она застыла на холоде, звенела связкой ключей и напоминала палача с профессионально жестоким выражением глаз.

— Помогите мальчикам поймать собачку! — обрадованно бросился к ней Георгий.

А она обрушилась на него с бранью:

— Как вы сюда попали? Кто вам позволил переступить этот порог? А ну убирайтесь отсюда немедленно! — И стала теснить Георгия к выходу.

— Я никуда не уйду до тех пор, пока не увижу свою собаку! Сейчас же выдайте мне мою собаку! Я требую это!

«Эльза Кох» позеленела от злобы и скрылась в дощатом сарае, больше не выходила наружу.

Георгий с бьющимся сердцем принялся обследовать барак, поражаясь участи несчастных животных. Условия, в каких они содержались, напоминали камеры пыток. Заведение это называется виварием. Это название Георгий услышал от длинного тощего рентгенолога в белом халате, с фиолетовым от холода носом, пробегавшего мимо с пленками под мышкой. Он неохотно указал на этот двор, охраняя медицинскую тайну.

Как и во всяких зверинцах и ветеринарных загонах, на осклизлом полу было разбросано сено. Пахло мышами и псиной, длинный мрачный коридор с бетонным полом, по краям которого были желобки для стока, наполнен тяжелым зловонием, несмотря на гулявшие здесь сквозняки. На полу стоял таз с мыльным содержимым, в котором плавала раскисшая буханка хлеба. Перешагнув таз, Георгий пошел по коридору, задерживаясь у каждой клетки и заглядывая в маленький квадратик, вырезанный на уровне глаз.

Вот в темноте на железном настиле мечется что-то непонятное, неразличимое в кромешной тьме, рисуя душераздирающую картину, которая оживает и принимает характер страшный, когда этот мрак оглушает собачий лай, раздающийся из каждой клетки, сливающийся в целый нестройный оркестр, гремящий на весь барак, требовательный, грозный, лающий невпопад.

Георгий видит, что об их существовании не знает ни одна душа на свете и никто не может помочь им: все они обречены на верную гибель, ни одна из них не уйдет живой отсюда. Но сколько продлятся их пытки в этих железных клетках на морозе в двадцать градусов, прежде чем они погибнут, — это уже зависит от прихоти профессора Гальперина.

Глазок маленький, в него трудно разглядеть всю клетку, виден только дальний угол ее. Георгию удается различить провисшую спину поперек клетки. Стоит эта спина неподвижно, как лошадь в стойле, но, почувствовав приближение человека, заметалась, заскулила и стала радостно скакать и бросаться к глазку.