Алексей Притуляк - Санаторий

Подтянулись остальные, собрались в круг. Чиполлино присел на корточки возле мёртвого енота и, развесив мясистые губы, что-то бормоча, созерцал его и гладил пальцами грязную свалявшуюся шерсть, сбивал с неё снежную корку.

– Слепая лиса, слепой енот, слепые вороны… – Ездра перевёл взгляд на психолога. – Как сие объясняет наука?

Женщина пожала плечами и зябко поёжилась под едким взглядом Кундри.

– Это проявление каких-то подспудных страхов спящего, – сказала она не слишком-то уверенно. – Или скрытых комплексов. Или это его излюбленные символы. В любом случае, психика его… нездорова.

– Что за излюбленные символы? – спросила Кундри.

– Ну, понимаете… как бы вам это объяснить… У каждого человека есть своя система символического обозначения. Например, для одного символ любви – это цветок, поставленный в пустую бутылку, в которой нет воды. Таков его опыт любовных отношений или такова эмоциональная окраска, образ, порождаемый в его сознании словом «любовь». При этом совсем необязательно, чтобы в его жизни был опыт несчастной любви, просто он так видит, чувствует, представляет, он смиряется с тем, что любовь преходяща. Для кого-то символ, скажем, тоски и безнадежности – догорающая свеча, а для кого-то – старая мельница со сломанными крыльями. Смертельную болезнь может символизировать запах старого белья, хранящегося в бельевом шкафу годами, а беспочвенный страх – слепой енот. В общем, это трудно объяснить, всё это глубоко индивидуально и бесконечно вариативно.

– Значит, это дохлятина – символ его страха? – не отставала Кундри.

– Не обязательно. Я просто привела пример. Добавлю, что стремление к культивированию подобных символов особенно свойственно индивидам с самыми разными типами деградации личности…

Её взгляд скользнул по Чиполлино. Тот улыбался и подставлял открытый рот под падающую с неба крупу, потом возвращался к забаве с дохлым енотом.

– И чем глубже деградация, тем причудливей эти символы и тем их больше, – добавила психологиня. – Возможно, если разобраться в этой символике, мы смогли бы понять, кто из вас спящий.

– И? – подняла бровь Кундри. – Поймём, и что мы сделаем?

Психолог снова пожала плечами.

– Я знаю, чего не сделаю, – сказала она. – А что сделаю – не знаю. Это зависит от того, кто из вас спит.

– А спящий знает, что он спящий? – спросил Иона.

– Нет, конечно, – ответила она. – Он точно так же воспринимает всё происходящее как реальность. Вы ведь, когда спите, не осознаёте, что спите.

– Бред, бред, бред, – зло прошипела Кундри. – Какая лажа! Только не говорите, – повернулась она к Ионе и Ездре, – только не говорите мне, что вы верите во всю эту туфту. Ясно, что её, – гневный тык пальцем в психологиню, – подослал Сам, чтобы она запудрила нам мозги, ширнула нас этой своей гадостью и привела обратно, как бычков на верёвочке.

– Сложно, – улыбнулся Ездра. – Слишком это всё сложно, вот что плохо. За каким Самому морочиться такими финтами, скажи мне де́вица, если он может просто отправить по нашему следу десяток санитаров?

– Так значит, ты ей веришь Ездра? – опешила, кажется, Кундри.

Ездра пожал плечами, пожевал губами, молча обежал взглядом лица присутствующих.

– Хрен его знает, – неопределённо буркнул он. – Один умник сказал: сомневайся во всём, но больше всего в том, во что очень хочется поверить.

– Кто такой Сам, которого я видел, но которого не существует? – спросил Иона, глядя психологине в глаза. – Как его зовут на самом деле?

Она ответила недоуменным взглядом, пожатием плеч.

– Самсон, – изрёк вдруг Чиполлино.

Все повернулись к нему. Прежде чем психологиня тоже перевела взгляд с Ионы на Чипа, он заметил в этом взгляде… нет он не смог бы определить значение этого выражения – того неопределимого, что мелькнуло в её глазах лишь на долю мгновения.

– Чего? – произнёс Ездра. – Какой Самсон? Который древний еврей?

– Наверное, Чип хочет сказать, что Сам – это сон, – сказала психолог. – Сам – сон.

– А не слишком сложно для дурака? – вставила Кундри.

– Самсон, – кивнул Чиполлино, и улыбка его стала ещё шире. – Самсон.

Он сложил руку в кулак, оттопырил большой палец и мизинец, поднёс к уху.

– Самсон.

– Наверное, он имеет в виду «Самсунг», – предположила психологиня. – Телефон. Видите, как он сделал руку?

– А при чём тут «Самсунг»? – покосилась на неё Кундри.

– Откуда я знаю.

– Ты же психолог, – не приняла Кундри ответ. – Вот и объясни.

– Ты же психолог… – раздумчиво повторил Ездра слова Кундри. – Ты, девка, наверное занималась Чипом, а? По спецификации-то своей?

– Да, – неуверенно ответила психологиня.

– Ну вот, ну вот, – радостно кивнул Ездра. – Вот ты и расскажи нам всю, так сказать, Чиполлинову подноготную. Чего он хочет нам сказать про Самсунг? Или, это, про Самсона? Какие такие травмирующие воспоминания кишат в его больной головушке? А мы послушаем.

– Я не знаю, – покачала головой психолог. – Вы забываете, что мы – сон. Во сне прошлое забывается очень быстро. Или искажается, и ты начинаешь помнить то, чего никогда не было. Я не могу гарантировать, что общалась с Чиполлино. Но в любом случае, он не коммуникабелен и не контактен, вы же видите.

– Но как же так? – прошептал Иона. – Ведь вы сказали…

Она прожгла его таким взглядом, что он невольно замолчал.

– Что? – насторожилась Кундри. – Что не так, Иона?

– Ничего, – мотнул головой тот, после минуты раздумья. – Меня что-то клинит…

Кундри не сводила с него долгого изучающего взгляда.

– Что не так? – повторила она свой вопрос тоном, не оставляющим никакой надежды на то, что Иона сможет увильнуть от ответа.

Нет, думал между тем Иона, нет. Нельзя ей говорить. Да, эта роза Шарона сказала, что появилась в санатории перед нашим прыжком. А теперь говорит, что общалась с Чиполлино. Неувязочка. Но Кундри этого говорить нельзя.

Он не мог бы объяснить себе причину такого решения. Это было на уровне ощущения. Нет, он ни минуты не верил этой странной женщине, якобы психологу, но и Кундри – она… что-то с ней было не так.

Порядок следования теперь поменяли. Впереди по-прежнему шла Кундри. За ней Ездра. Потом Чиполлино. За ним психологиня. Иона завершал колонну.

О Тухлой пади ходили самые жуткие слухи. Но только теперь Иона задумался: а откуда они брались? Ведь никто из отдыхающих никогда в пади не бывал и быть не мог. Наверное, все эти байки-страшилки сочинялись персоналом, чтобы поменьше было среди контингента желающих сделать ноги.

Холодало, и мокрый снег постепенно опять перешёл в колючую твёрдую перловку, которая шуршала по фуфайке и терзала лицо – от её бесчисленных уколов непрерывно хотелось чесаться. Откуда-то, вслед за медленным ветром, наползал туман. Зловоние усиливалось.