Олег Ермаков - Радуга и Вереск

— А, ты, пан Николаус, уже здесь, прохлаждаешься?! — воскликнул он. — Ну што, паны таварышы панцырныя харугвы, набралі сёння кветак? [136] Ну что, паны товарищи панцирной хоругви, набрали сегодня цветов? ( бел .) — перешел он на другой язык, чтобы и Петр все понимал вполне.

Николаус усмехнулся и подумал, что уже кто-то рассказал о том, как они переплывали Борисфен и гонялись за бедным травником и его внучкой.

— В цветах тоже сила, — ответил Николаус, — не она ли и тебя поставила на ноги, пан Александр Плескачевский?

— Мяне вылечыў гэты добры стары [137] Меня излечил сей добрый старик ( бел .). , — ответил Александр. — Ну а пока товарищи панцирной хоругви сбирают цветики, летучие гусары бьют врагов Короны! — И с этими словами юный гусар так потянул повод, что заставил своего серого в яблоках коня встать на дыбы.

Петр отшатнулся к плетню, из-за которого уже с любопытством выглядывал сивый мужик в замасленной шапке. И в окошке дома напротив бледнело женское лицо. Где-то раздались восхищенные крики ребят. Залаяла собака.

И, пришпорив своего серого, Александр поскакал к дому по пыльной улице. За ним бросилась ребятня, мелькая пятками, и кудлатый пес с веселым лаем.

– Ідзі, пан Мікалай, слухай яго аповесць, а я да сябе пайшоў. З Богам! [138] Иди, пан Николай, слушай его повесть, а я к себе пошел. С Богом! ( бел .) — прогремел старик, выказывая полное понимание польской речи Александра.

И Николаусу ничего не оставалось делать, как только последовать этому совету.

Дома он узнал, что разъезд доблестных гусар подоспел к разграблению торгового каравана и ударил всею мощью. Грабители были шиши. Вооружены неплохо, а главное — их было порядочно, раза в два больше, целый отряд. Но паны гусары недаром почитаются лучшей ударной силой даже в целой Европе, да и на Востоке тоже. Мощным натиском они рассеяли сих шишей-лесовиков, гнались, добивая. Пан Александр проткнул одного в панцире, видимо снятом с когда-то убитого гусара, — насквозь, а другого малого хватанул саблей, когда тот пытался спрятаться под телегой, правда подлецу все же удалось удрать в чащобу — и как сквозь землю провалиться. И это не все, третьего зашиб его серый в яблоках, а другой гусар добил его, раскроив череп чеканом, он мастер метать сей тяжелый топор с длинным острым клювом — клювом, а не лезвием, тот обычно и втыкается. Александр себе места не находил от возбуждения. Он рассказывал все подробности отцу и остальным за столом с кашей, мясом, пивом, потом в горнице повалуши. Это был его первый настоящий бой. Александр велел Савелию отмыть оружие от крови и поправить бруском, на сабле есть зазубринки…

— Ну, сыграйте мне, паны музыканты, веселую музыку! — просил он Войтеха и Николауса.

Но Войтех уходил на ночное дежурство по замку. Пришлось за лютню взяться ученику Николаусу… хотя он предпочел бы, чтобы ему играли… Лицо Александра светилось, сияло. Синие глаза пламенели. Он не мог сидеть, стоять на месте, все расхаживал. Николаус заиграл бравую мелодию. В его игре было какое-то ожесточение. Появились некие варварские нотки… Игра на лютне хороша тем, что можно импровизировать. И Николаус пустился сейчас в такое вольное путешествие.

Пан Войтех даже остановился у дверей и так и не мог сразу выйти.

— Все, остановись, — сказал он наконец, — ибо мне пора на службу. Кто станет охранять замок?.. Но, пан Николаус, это у тебя вышло удивительно. Да не обманывал ли ты, твоя светлость, что не умеешь играть?

Николаус смущенно тер прямой нос, глядел исподлобья.

Как Войтех ушел, Александр снова попросил его исполнить ту же музыку. Но уже что-то улетучилось, исчезло, и Николаус не мог повторить ту мелодию… Наверное, это была музыка первой битвы. Пока — чужой битвы. Николаус завидовал Александру. Отложив лютню, он попытался заговорить о чем-то другом, но вскоре Александр снова рассказывал о бое с брадатыми злыми шишами, и Николаус слушал с плохо скрываемым восхищением. Двоих гусар шиши ранили, а одного так серьезно, что по дороге в замок тот скончался, хороший пан Болеслав из Злоторыи, ему палицей раздробили ключицу, и он истекал кровью.

Эх, почему же не товарищи панцирной хоругви отправились сегодня по той дороге!..

В следующий свободный вечер Николаус пошел до того перекрестка, откуда можно было спуститься на улицу Зеленый ручей, и направился дальше мимо церкви, высоких заборов и оград пониже, хлипких, за которыми стояли все деревянные дома, иные и в два яруса. Это было, конечно, совсем не похоже на улицы его родного Казимежа Дольны, с каменными домами, вымощенными камнем же дорогами. Здесь было царство дерева. Отовсюду доносились крики домашней птицы, да и пахло густо домашней живностью. Иногда улицу перекрывал благоуханный ковер навозной жижи, и шляхтичу приходилось идти по самой бровке, прыгая, как в болоте, с кочки на кочку. В домах за оградами то стучал топор, то скрежетала ручная мельница, слышно было, как сильно скребут нечто, может и шкуру. Курились дымки. Но все-таки большинство дворов как будто спали или таились… Как вдруг враз ожили и зашевелились, будто темные дремучие раки в ручье, почуявшие то ли опасность, то ли добычу. Николаус оглянулся: по боковой улочке, откуда-то со стороны башни с Elenevskimi воротами поднималась густая пыль, вверху, над домами, высвеченная вечерним солнцем. По мычанию, блеянию и тяжким вздохам, как будто сотрясавшим все вокруг, Николаус догадался, что это возвращается стадо с пастьбы. Тут залаяли собаки, раздались удары бича, заголосили призывно хозяева, зазывая своих коров, овечек. Животных домашних тут все содержали, пробавляясь млеком, шерстью и мясом. Да и навоз на огородах был надобен. В Казимеже Дольны тоже заводили и кур, и свиней, но все же там больше было тех, кто ведал какое-либо ремесло или торговал. А сей Smolenscium был поистине сельским. Magnus vicus [139] Большая деревня ( лат .). .

И сейчас эта vicus валила с блеянием и ревом по улочке. Николаус немного растерялся. Хозяева забирали своих коров, уводили их во дворы. Но стадо все еще было внушительным. Пастухи шли где-то позади… А впереди брел угрюмый черный бык с белым пятном на лбу. Николаус сразу подумал, что хорошо бы и всадить в пятно пулю. Но пистоля при нем не было, только сабля. И сейчас он положил руку на эфес… Экая глупость-то будет, подумал он, озираясь, куда бы отступить. Но и справа, и слева были заборы. А бык, пыхтя, шел напролом, сбоку трусили овцы. Уступить этому смоленскому зверю? И ведь проклятое животное как будто уже и наметило фигурку в вишневом жупане, с рогатывкой на голове, с пером… И бык вдруг заревел, свирепея, и хлестнул себя по пыльным бокам сильным хвостом. Из окон повысунулись головы баб и ребятишек. Николаус уже потащил саблю из ножен.