Олег Ермаков - Радуга и Вереск

И утром в воскресенье после службы в костеле на Соборной горе и в других церквах народ потянулся на Верхний торг. «Пойдем и мы», — решили Плескачевские, Николаус с ними. Там, на пыльной площади с навесами торговцев, с кузней, где тут же могли и лошадь подковать, и выковать топор или что еще, уже было порядочно народу — вездесущих ребятишек в длинных рубахах, босых и обутых, в шапчонках и без оных, мужиков в войлочных шапках, кафтанах, женщин в нарядных платьях, убрусах и высоких шапках с платками, девиц простоволосых и в шапках или с обручами вокруг волос, украшенными бисером, в рубахах длинных под сарафанами, в чеботах, башмаках и желтоватых сапогах. Всюду громоздились бороды, у кого лопатой, у кого веником, а у иного и козлиная вилась кое-как. У служивых бороды были поменьше, чтоб враг в бою не подпалил или не ухватил дерзкой дланью да не снес вместе с головою.

Утро было серенькое, теплое. На башнях граяли вороны. Взлаивали собаки.

…И вдруг залаяли громче. А вороны взлетели с башни, чрез которую в замок и вступили комедианты. Народ притих, оборачиваясь. А они шли — кто играя на дудке, кто на скрипке, кто на бубне, а иные, в шкурах, с бараньими и козьими рогами на шапках, вышагивали высоко, на ходулях. Позади лошадка тащила воз, а впереди всех шел кудрявый черный мужик в красной рубахе, шапке — с медведем на цепи.

Дошли они до торга — и началась потеха.

Акробаты кувыркались, медведь под музыку кружился, кланялся честному люду.

А с телеги на телегу клали помост, натягивали ширмы. И вот акробаты унялись, медведя отвели в сторону, музыканты стихли.

Из-за ширмы выскочил дурачок в колпаке, по виду обычный у скоморохов Ванька-Ротатуй. Закричал: «Будь уважним, чесний народ, сей повісті любовної!» [146] Внимай, честной народ, сей повести любовной! ( укр .)

И началась сия повесть. Ширмы разошлись, и все увидели как бы лесную полянку, а на ней двоих — добра молодца в шляпе с пером да красну девицу с намалеванными красно щеками и губами, с паклей под платком и огромными грудями под сарафаном. Молодец разинул рот:

— Душка! Прекрасна дівчина! Ходив я по багатьом містам, служив царю в орді, королю в Литві, а не знайшов такої прекрасної дівчини, як ти. І ти мене присв і промовив. Хочу тебе поставити в багатьох людях і опору тебе служити, як вірний слуга проти свого пана [147] Душечка! Прекрасная девица! Ходил я по многим городам, служил царю в орде, королю в Литве, а не нашел такой прекрасной девицы, как ты. И ты меня присвой и примолвь. Хочу тебя поставить во многих людях и сопротив тебя служить, как верный слуга против своего господина ( укр .). .

Девица зыркнула глазами, закричала:

— А се пізнаю, дворянин, сільська щоголіна, чево ти у нас хочеш чи чим хочеш веселити себе: з соколами у мене не їздять, не тримаю я звірів в клітинах, ні на звіра ловців, ні борців всяких [148] А се познаю, дворянин, деревенская щеголина, чево ты у нас хочешь или чем хочешь веселить себя: с соколами у меня не ездят, не держу я зверей в клетках, ни на зверя ловцов, ни борцов всяких ( укр .). .

Молодец в ответ:

— Душка ти, прекрасна дівчина, є у тебе червоне золото аравітское, так всадив би я своє булатної спис в твоє таволжное древко і втішив би я, молодець, свою думку молодецьку, а твоє серце дівоче [149] — Душечка ты, прекрасная девица, есть у тебя красное золото аравитское, да всадил бы я свое булатное копье в твое таволжное древко и утешил бы я, молодец, свою мысль молодецкую, а твое сердце девичье ( укр .). .

Тут бороды закрякали, загудели, то ли одобрительно, то ли осуждающе. А жолнеры, кто сей язык южный разумел, весело засмеялись. Девицы друг с дружкой переглядывались, прятали улыбки. А женщины с покрытыми головами хранили на лицах спокойствие… да в глазах улыбки мерцали.

Девица заорала все тем же южным толком:

— Сорочий сын, рогозиная свита, холщовые порты, мочальная покромица, войлочная шапка, глиняный шелом, соломенный доспех. У отца ты был не в жаловании, у матери не в любви, без государства ты человек, а друзья у тебя всю неправду тебе делают за твою великую глупость!

А тот ей в ответ, хлопая глазами и разводя руками:

— Душа моя! Милая красная девица, то тебе не ведомо, каков я есть добрый и именитый государь, а ты мне будешь и животу моему государыней.

— Ды прыбытку яе добранька, хлопец! [150] Да прибей ее хорошенько, хлопец! ( бел .) — не выдержав, дал ему кто-то совет из толпы.

Девица гневно изогнула брови и погрозила кулаком в толпу, топнула ногой. А сама снова закричала в лицо своему дворянину в драной шляпе с пером:

— Кошачье отродье, упырья рожа, медвежий взгляд, волчья сыть, щучьи зубы, ленивые глаза рачьи, налимье сердце, свиные брови, овечья душа.

Маленький чернявый мужик слева от Николауса пробормотал, качая головой: «Іш, крые як, чертяка… бабе ученье кепскае…» [151] Ишь, кроет как, чертяка… бабе учение скверное… ( бел .)

А добрый молодец дворянин лишь облизывается да отвечает так:

— Душа моя, милая красавица девица, есть у тебя чистой красной луг, а в нем сладкая трава. И пустил бы я своего доброго коня наступчивого в твой чистой красной луг!

А та орет:

— Ежова кожа рожа, сомова шкура, стерляжий нос, осетра спина, глуп глупец. Ведь я знаю: хошь удавись, утопись, никто по тебе не потужит, плакать не станет за твою великую глупость.

— Ну і блядзь же, — снова пробубнил тот чернявый курносый мужичок возле Николауса.

А дворянин на помосте отвечает девице своей:

— Душа еси моя, милая, красная девица, конь мой в лугу твоем летовал бы, а я бы, молодец, опочил бы у тебя, красная девица, на твоих крутых бедрах.

Жолнеры ржали во всю мочь. А какая-то старуха потянула прочь за собой девчонку. Видно, внезапно пришла и накинулась. Та не хотела уходить. Старуха в высоком черном платке поверх шапки огрела девчонку клюкой. Это уже заметили и остальные. Раздался смех, послышались реплики. Там как будто еще один небольшой чуланчик потешный образовался. Озираясь на эту сценку, Николаус вдруг вздрогнул — среди толпы ему блеснули удивительные глаза. Он отклонял голову направо и налево, потом немного отступил назад и наконец увидел Вясёлку. Она была в неказистом треухе, в сарафане поверх рубахи — не видеть сарафана, так и за паренька можно принять… Только у пареньков не бывает таких лучистых глаз. Николаус поискал взглядом Петра-иконника, но не увидел. Он обернулся к Плескачевским, те были захвачены потешным зрелищем. Помедлив, он начал было передвигаться в сторону Вясёлки, как вдруг увидел рядом с нею вместо Петра — Бунакова в желтом кафтане, в темно-красной бархатной шапке.

А действо на помосте продолжалось. Дворянин в шляпе немецкой в сердцах сказал наконец, что нет у него больше сил хулу эту сносить от красной девицы, а больше всего нестерпимо людское мнение: срам один, — а потому уезжает он на дальнюю чужую сторону, чтоб срам сей избыть, да и вся недолга.