Олег Ермаков - Песнь тунгуса

«Да жив ли я?» — думает Мишка. И хочет знать, что же с ним было дальше. Как будто ему это не известно, как будто не он, а кто-то другой возвращался в Иркутск, оттуда в заповедник через Улан-Удэ, как будто этот другой там и жил, терпя укоры тетки и слушая увещевания умных жителей пожарного Юрченкова, жены ученого Могилевцева Докторши Тамары, жены орнитолога Славниковой, комсомольского секретаря… Один только сосед Виктор Петров с черной бородой, как у попа, не уговаривал его и однажды в ответ на отповедь Славниковой заметил, что какой-то Бунин закончил и того меньше: четыре класса. Тоже, кстати, после зимних каникул. Заявил, что не вернется в гимназию.

И этот другой помогал дяде Иннокентию в работе, а на следующий год уже трудился рабочим лесного отдела, потом и лесником. И зимой перед армией все-таки исполнил свое обещание: на коньках с санками перешел море…

Это был длинный забег с востока на запад. Местами приходилось преодолевать снежные поля, переобувшись в легкие кожаные ичиги и намотав портянки из байкового одеяла. А по чистому льду он скользил довольно быстро. Санки с вещами, дровами и едой катились позади, прицепленные за веревку к поясу, почти не затрудняя движения. Посредине ледового моря уже в сумерках он остановился, развел костер, соорудил заслон от ветра из брезентового полотнища, сварил еду, напился горячего чая, надул матрас, подаренный одним студентом-практикантом, биологом из Киева, завернулся в тулуп и наладился спать под звездами перед догорающим костром, соображая, что огонь издалека виден и сверху, отовсюду…

«Разве я это лежу там?» — думает Мишка Мальчакитов.

И костер погас, путник уснул, а Байкал глубоко и протяжно вздохнул, да так, что ледяной кафтан его затрещал. И Мишка мигом проснулся, тут же совпал с самим собой. Байкал как будто встряхнул его. И он изумленно озирался, таращился на звезды, угли, один из них еще рдел сердцевиной…

Кто же тогда вычерчивает изгибы этой реки углем? И этот уголь все еще как будто рдеет в середине, в сердцевине, в самом сердце. О-ё, горячо. А небо исполнено таких же углей: синеватых, рубиновых, бирюзовых, всяких. Сколько звезд!.. Вот бы сюда телескоп Луча Станислава Ильича. Или Лиду, — она-то смогла бы это нарисовать. Такого пейзажа не было ни в одном фотоателье мира. Мишка все ждал, что однажды Кит приедет с ней в заповедник, но они не появлялись, только отвечали изредка на письма. Мишке удалось через школу списаться с Китом, а потом с Полиной, — адрес Лиды тот не давал, забывал как будто. Приносила воздушная почта и письма Славика Пызина. Он все также учился в сельхозке и завидовал Мишке, настоявшему на своем.

Он бы еще больше позавидовал ему сейчас, пролетая на самолете: и Мишка слышал высокое далекое гудение и видел пульсирующие огни самолета, военного или пассажирского. Да нет, ясно же, что Славик только пассажиром и полетит… А Мишка уже кочует вольно, как и хотел, один, под звездами… Правда, на самом деле он хотел бы кочевать с Лидой.

Море снова как будто потянулось во сне, и ледяные покровы содрогнулись. Так трещина может пройти прямо под этим биваком. Мишка почти не спал, ворочался, под утро снова развел огонь, заварил чая, разогрел банку тушенки и ломти черного хлеба, разрубив окаменевшую буханку топором. И дальше пошел под звездами. Или скорее — в звездах, о-ё… Там, где лед был чист, звезды дрожали светочами и под ногами, он резал их лезвиями коньков, как великий шаман, добравшийся до небес по пути к главному светилу, родине всех эвенков — звезде Чалбон. Она скоро взойдет, как обычно, под утро.

Но увидит он ее только на обратном пути, уже из кабины уазика охотников, военных железнодорожников, подобравших его на мысу Южном Кедровом, подвыпившие прапорщик и капитан изумятся его броску на коньках и захотят помочь вернуться. Рано утром он и увидит на юго-востоке восходящую звезду Чалбон, слушая болтовню шофера и храп его хмельных командиров. Они выедут так рано, чтобы успеть потом в Нижнеангарск. Но что значит «рано»? Уже был восьмой час, для конца зимы не так уж и рано.

И сквозь стекло она будет светить ему, оранжево-желтая, молчащая, — и это молчание было особенно оглушительным по контрасту с болтовней шофера. И горы на горизонте будут дрожать тонкой красной изломанной линией.

С привкусом крови этот рассвет. И все события на родовой реке Мальчакитова.

— Не ухнемся в полынью?! — весело кричит курчавый парень с носом картошкой.

— Я только что здесь пробегал, — отвечает Мишка.

Над горами и по морю разливается свет, и Чалбон бледнеет, уже не успеть.

Уголь в руке жжется, нет сил удержать, и ровдуга дымится, прорывается черной дырой. Уазик подпрыгивает, отчаянно взвывая мотором.

«Зачем же Песчаная Баба дала мне знать, что еще рано в стойбище умерших, в лагерь мертвых?.. о-ё», — с удивлением успевает подумать Мишка.

И ледяной саван моря с хрустом расступается и окутывает Мишку тьмой.

Но в тот же миг ледяной саван оборачивается простынями. Как будто с теми железнодорожниками военными Мишка перелетел над пропастью лет… да и не такой уж огромной, всего-то армейские годы. И вот уже Мишку везут на какой-то другой машине, а потом несут, ага… Он открывает глаза и видит озабоченное лицо Тамары Могилевцевой. Мелькает и лицо начальницы аэропорта Светайлы с серыми глазами. Его поднимают куда-то, в какую-то камеру, и она вся начинает вибрировать и гудеть, и путешествие продолжается. Снова постукивают лезвия: тука-тука-тук-тук, — и шелестит лед: шшш, шшшахх, шшш, жжж. Тука-тука-тук. Шшахх-шшихх, жжж. Лезвия режут сине-черные зеркала в клубках нитей маин. Мишка снова пытает судьбу. Или это она его испытывает на прочность.

Мишка несется по ледяному зеркалу моря на свет восходящей звезды, не в силах больше держать пылающий уголь.

27 мая пошел сильный снег, поэтому Даррелл не смог вылететь.

А в обед выкатилось жаркое горное солнце, и снежное убранство также внезапно исчезло, как и появилось. Лед оттащило от берегов, но к вечеру эту полосу воды — метров пятьдесят — сто — опять забило льдами. Поселяне высаживают в теплицах под двойной пленкой помидоры и огурцы. На приусадебных участках сажают картошку. Все ждут рейса № 495 со школьниками на борту.

28 мая за Дарреллами прислали вертолет. Министр культуры Бурятской АССР пригласил гостей посетить Улан-Удэ… Улетели канадцы, может быть, не сняв главного, думаю я, орудуя в пекарне, выгребая угли и готовясь сажать в печь хлебы.

Ведь придет время, и старый заповедник превратится в историю. И начнется время нового заповедника. Интересно ведь будет сравнить. Да и вообще хроники со временем обретают ценность, как и фотографии. Время способно творить чудеса с кинохроникой, фотографиями. Да и с другими вещами. Какая-нибудь палка, которой мяли лен, превращается в раритет музейный.