Елизавета Александрова-Зорина - Треть жизни мы спим

До поезда ему пришлось нести ее на руках, маленькую и легкую, как ребенок или старушка, она и выглядела как старушка, длинный теплый плащ, повязанный платок, истощенное тело, и руки у него тряслись от напряжения, а зажатый под мышкой портфель то и дело норовил выпасть. Прежде чем пересесть на машину, ждавшую их у железнодорожной станции, они долго ехали на электричке, чей путь из первоначального до конечного пункта длился пять часов, но мало кто проезжал его целиком, чаще люди входили на одних маленьких станциях, а через час-полтора выходили на других. Как-то так ему и представлялась теперь жизнь, едешь с человеком, делишься личными историями, пьешь пиво и грызешь орехи, сплевывая скорлупки в ладонь, а потом попутчик выходит, и какое-то время тоскливо на душе, но вот уже давно проехали станцию, на которой тот вышел, и за окном мелькают новые станции, и заходят новые пассажиры, и начинаются новые разговоры, и никто не помнит тех, кто вышел раньше, словно их и не было, а поезд все едет и едет.

На машине они проезжали деревушки, разрезанные пополам дорогой, со старыми деревянными домами и дымившими трубами, похожими точь-в-точь на деревушки прошлого и позапрошлого веков, словно время остановилось и никуда не идет. Все кривилось тут набок, будто разбитое радикулитом, завалившиеся заборы, покосившиеся дома, кренившиеся кто влево, кто вправо, словно подвыпившие, сараи, фонари, телевизионные антенны, деревья, вбитые в землю палки с протянутыми веревками, на которых сушилось белье, ничего не стояло прямо, все было наперекосяк, и даже жители, которые иногда встречались вдоль шоссе, тоже были согнуты, кто вперед, словно прожитые годы висели на спине тяжелым мешком, кто набок, как покривившийся путевой столб. В россии живут так, словно завтра умирать, подумал он и хотел сказать об этом ей, но она спала, крепко пристегнутая ремнем безопасности, чтобы не свалилась и не расшиблась во сне. Он вез ее в психоневрологический интернат, так официально назывался этот дом престарелых, где доживали свой век старики и психические больные, чаще с врожденной отсталостью, о котором узнал от старушки, кормившей воробьев, та качала головой и говорила, что никогда бы не согласилась отправиться в такое место, но он ничего лучше не смог придумать, а ей нужна была медицинская помощь, не для того, чтобы продлить ей жизнь, чудес не бывает, а чтобы облегчить смерть, пожалуй, это последнее, что он мог для нее сделать.

Интернат находился за высокой стеной, сколоченной из потемневших от времени и сырости досок, над которой тянулась колючая проволока, бог знает зачем, видимо, просто для порядка или по привычке, ведь те, кто жил с той стороны стены, не могли бы сбежать, пусть бы стены и вовсе не было, а те, кто с этой стороны, по своей воле туда не захотели бы, даже если давно сошли с ума. Ворота долго не открывали, пока наконец не вышел охранник, крикнувший, какого черта вам нужно. Я привез свою жену, выйдя из машины, кивнул он на спящую на заднем сиденье, откройте нам. Охранник заглянул в машину и, кивнув, скрылся в своей сторожке, а через минуту, заскрежетав, створки ворот тихо поползли в разные стороны, распахиваясь перед ними. Как райские врата, сплюнул он под ноги и, вернувшись в машину, осторожно толкнул ее в плечо, открывай глаза, милая, приехали, вот и последний пункт нашего назначения, но она, не проснувшись, только неразборчиво пробормотала что-то сквозь сон. Старинное, лупившееся потрескавшейся штукатуркой здание интерната было окружено большим, довольно запущенным парком, со скамейками, гипсовыми статуями и клумбами, где еще оставались засохшие цветы, и парк мог бы быть похож на самый обычный, если бы не был разбит на клетушки, закрывающиеся на замки. В одной из них гуляли пациенты, все в одинаковой одежде, как в тюрьме, и, завидев машину, спешили к решетке, чтобы разглядеть, кто же это приехал, ведь гости здесь бывали нечасто. Главный вход, с обшарпанными колоннами и обвалившимся куском стены, был прегражден двумя старыми стульями, между которыми болталась веревка с прикрепленным указателем, отправлявшим к другому входу, когда-то, в бытность усадьбы усадьбой, служившему для подвоза дров и угля. Мне подождать, спросил таксист, когда он платил по счетчику, могу подремать пока в машине, а то вам отсюда будет трудно выбраться. Но он покачал головой, спасибо, не нужно, я не уверен, сколько времени здесь пробуду, а про себя добавил, что она здесь навсегда и он, кто знает, возможно, тоже.

Главврач встретил в своем кабинете, его ровесник, нет еще шестидесяти, но уже где-то близко, с экземой, шелушившейся на лице, шее и руках, нервный, дерганый, сам немного не в себе, как это случается с врачами в таких местах, добро пожаловать, присаживайтесь, по какому вопросу. Моя жена, она ждет в коридоре, умирает, у нее четвертая стадия рака, множественные метастазы во всех органах, и она уже почти не дышит самостоятельно. Главврач выслушал спокойно, достав лист, сделал какие-то пометки, почесал шею и руки, сначала правую левой, затем левую правой, вы хотите оставить ее здесь, уточнил он, но у нас государственное учреждение и нет мест, правда, текучка большая, сами понимаете, какая тут смертность, но если вы встанете в очередь, то дождетесь ее только следующей осенью, что вам, видимо, будет уже ни к чему. Я готов устроить жену вне очереди, на коммерческих условиях, сказал он, одной рукой потерев пальцы друг о друга, перед самым носом врача, а другой погладив свой портфель, в котором уже мало что осталось. Главврач, почесавшись, отметил, что в таком случае нет вопросов, но он сразу должен уяснить, тут нет отдельных палат, а санитарок и медсестер категорически не хватает, потому как кто сюда пойдет работать, да еще и за такие копейки, но он, не дав врачу договорить, перебил его, заверив, что готов сам ухаживать за женой, если ему позволят здесь остаться, правда, у них обоих есть проблемы с документами. Да ради бога, махнул рукой главврач, сделав вид, что не расслышал про документы, нам все равно, только учтите, что здесь действуют правила психиатрической больницы, так что придется сдать ремень, шнурки и прочие предметы, с помощью которых можно наложить на себя руки, а также привыкайте к тому, что на столах не будет вилок, только ложки, но в нашей стране вилку не знали до восемнадцатого века и как-то не тужили, так что и вы справитесь. На столе врача лежала газета, раскрытая на странице с его портретом, опасный преступник и серийный маньяк, похищающий девушек, и на его лице отпечатался черный круг от кофейной чашки, но читал ли врач эту статью и, если читал, узнал ли в нем похитителя, он так и не понял.

Ее положили на каталку и привезли в приемное отделение, где измерили рост, взвесили, тридцать четыре килограмма при росте сто семьдесят, в ней совсем не осталось жизни, помыли в душевой из резинового шланга и подстригли ногти на ногах, так было положено по правилам, а он, глядя, как ее наряжают в интернатскую одежду для лежачих больных, платье-распашонку, шерстяные вязаные носки и косынку, подумал, что, наверное, должен позвонить ее родителям, в конце концов, она не его собственность, и они тоже хотят попрощаться с дочерью. Но она, словно прочитав его мысли, просипела, не вздумай никому сообщать, я хочу быть с тобой, и только с тобой, и вообще, это моя смерть и мне решать, как ее встретить, а прежде, чем переселиться в твое тело, я хочу ехать в нашем ржавом фургоне и давать представления в маленьких деревнях, пока еще есть силы, ведь даже на воображение их уже почти не осталось.