Сергей Герасимов - Шаги за спиной

– А я тебе говорю…

Казак выстрелил:

– Страсть не люблю, когда на меня орут.

Потом выстрелил и в мать, на всякий случай. Огляделся, привязал кобылу к частоколу (а частокол весь серый был от дождей, снизу подгнил, давно менять собирались, да как-то душа не лежала), спокойно так кобылу привязал и вошел в дом.

Павел Карпович влез под диван.

Комнат было две, стены синие, меловые, снизу крашенные.

Из-под дивана только низ и видно. Стены и сапоги видны, еще кроватка в кухне, на той кроватке сроду никто не спал, только бросали на нее лишние одеяла.

– Эй, мужики! Есть кто дома? – спросил казак и сам же ответил: – нет никого.

Снял ружье и поставил в угол. Пошел в другую комнату. Там была спальня и висели образа. Помолился и выпил воды. Воду всегда держали в комнате, чтобы подать проезжающему напиться.

Грех проезжему человеку воды не подать.

Павел Карпович вылез из-под дивана и взял ружье. Ружье было тяжелым, пришлось упереть его штыком в пол. На прикладе вырезано: «Сеня». И сердце со стрелой. Приклад весь черный, но протертый до блеска в двух местах – тут, видно, надо руками браться. Вот курок, на него нажимают. Козак вернулся и стал в дверях:

– Что, хлопец, будешь меня стрелять?

Павел Карпович надавил на курок и закрыл глаза.

– Это тебе не револьвер, – рассмеялся казак, – ее зарядить сначала надо. Дай сюда, я тебе покажу. Что, не дашь?

Он обернулся, взял табуретик из спальни и поднял его двумя руками перед собой.

– Сейчас мы с тобой бороться будем.

Он поднял табуретик повыше.

Икона Богоматери (пыльнющая, старая, черная и склизкая от старости) сорвалась с крючка и шмякнулась на пол, плашмя.

Козак остолбенел.

– Ааааааааааа!!! – закричал Павел Карпович, поднял штык и бросился вперед, закрыв глаза. Когда открыл, казак сидел на полу, в углу, за ним тянулась красная полоса и красная лужица ширилась у его левого бока – как будто собака или кошка пол намочила, но красным. Дикая муха прилетела и села на кровь.

Казак посмотрел на нее и прихлопнул пальцами, кровь брызнула на синие стены.

– За что ж ты меня так, хлопец? – от души удивился козак и его глаза остекленели. Так Павел Карпович и запомнил этот стеклянный удивленный взгляд.

Он поцеловал икону, хотел повесить ее на прежний гвоздик, да только гвоздик выпал из стены и росту нехватало. Поцеловал еще раз и бросился вон из хаты. Тут судьба спасла его и во второй раз: на краю улицы уже появились четверо других казаков. Лисица тявкнула и ушла к оврагу – тоже конных не любила.

Домой Павел Карпович так и не вернулся. То ли дороги не знал, то ли сердце болело, он и сам теперь не помнит. «Буду их всех убивать», – пообещал он себе и, так как было второе мая, запомнил этот день и дал зарок убивать на каждое второе мая. Зарок он исполнил только один раз за всю будущую жизнь, но не потому, что боялся или силы нехватало, а потому, что слишком неопределен был контингент «их всех». Да и убивать – не большая радость.

Вскоре он нашел компанию подобных себе (неприласканных великим педагогом Макаренко, похожим на смерть в очках и заявлявшим, что нет на свете ребенка, который не мечтал бы носить форму). В компании он быстро выделился и продвинулся.

Во-первых, из-за исключительной физической силы и кошачьей увертливости – эти качества ежедневно проверялись, пока не осталось желающих проверять – но не это главное. Во-вторых, главное, из-за безукоризненной и недоступной для других злобности и отваги, проявляемых в любых ситуациях. Кроме того, ему крупно везло и не раз он выходил без царапины оттуда, откуда другой бы не вынес головы. Но настоящим предводителем он не стал. Был у него порок: любовь к хорошей шутке и розыгрышу. За меткое слово мог простить даже врага.

Друзей разыгрывал неустанно и каждый раз по-новому. Друзьям это не нравилось и вскоре их осталось совсем мало. Тогда Павел Карпович понял, что, если человек дружить не хочет, проще всего – заставить его дружить.

После этого след Павла Карповича как-то теряется и появляется только в средине тридцатых. В это время Павел Карпович оказывается в пионерском лагере учителем физкультуры. В день второго мая директора лагеря «Весна» как-то случайно зарубило топором. Вместо «зарубило топором» в справке написали: «убило упавшей доской». Директор был старый и больной большевик, очень мирного нрава, любил детей и любил рассказывать сказку про Золушку, снабжая ее пролетарскими подробностями. Просто не за что было убивать такого человека, но убили. Следствие установило, что доска не падала, а зарубиться топором самостоятельно человек со слабой мускулатурой не мог. Сразу же подумали о враге народа и начали врага искать. Врага нашли (он оказался о пятнадцати головах – гидра), лагерь закрыли и Павел Карпович снова потерялся, и снова надолго.

В третий раз появляется он уже после войны, с десятилетним сыном, но без жены, и с другой фамилией. Документы, правда в порядке. Снова живет в городе.

Город тогда был такой же как и сейчас: мелкие речки высохли, мелкие церкви разломались или переделались в кинотеатры имени разных Свердловых. Больших домов, правда, было меньше, но уже строились. Площадь Железного Феликса уже имела вполне современный вид. И парк у площади был вполне современным, только без двуцветного знамени на опушке. Павел Карпович постоянно уезжал, оставляя сына на попечение старушки Насти. Возвращался все реже и обычно с женщинами.

Женщины не повторялись. Женщины, они вообще неповторны как судьбы. Мальчик рос, время шло, приезжавший изредка отец давал ему уроки английского бокса и владения оружием, но бестолку.

«Главное в мужчине – это сила, – говорил Павел Карпович, – но не сила мускулов, а сила духа. Любую силу мускулов сможет победить бык, трактор или большой камень. Но твою силу духа не может победить никто. Смотри на меня и делай как я.» И действительно, в возрасте пятидесяти двух Павел Карпович победил в городском забеге лыжников. Но сын был кволым, бесхитростным и молчаливым. Единственное, что он перенял от отца – это здоровая злость и чувство чести. Но ни тем, не другим сын пользоваться не умел.

В возрасте шестидесяти семи Павел Карпович полюбил в последний раз. В то время он имел автомобиль, две квартиры в городе и несколько дачных домиков, десятка два очень верных друзей, готовых ради него на все. Еще были кучи денег в самой разной валюте, но на деньги просто нечего было купить – время тогда было такое, интересное.

От этой любви родися сынок Юра (Павлу Карпочичу было уже семьдесят и он чувствовал себя немножко Авраамом, зато хорошо опачиваемой Сарре было всего девятнадцать, позже она сбежала, прихватив денег; оставила записку: