Бритта Рёстлунд - У подножия Монмартра

– Кристоф, – тихим голосом представился он.

– Добрый день, – ответила я.

Он улыбнулся:

– Могу ли я предложить вам чашку кофе?

До меня вдруг дошло, что мы продолжаем держать друг друга за руки.

– Спасибо, но – спасибо, нет.

Я высвободила руку и уловила разочарование в его таинственных глазах.

– Тогда я ограничусь благодарностью за те цветы, которые вы мне подарили. Они стоят до сих пор.

– Не стоит благодарности, – сказала я и судорожно сглотнула.

Теперь мне захотелось уйти прочь от этого человека. Я видела, что он смотрит на букет, и была уже готова что-то сказать, но передумала и промолчала. Он упрямо стоял и молчал, и я в конце концов повернулась к нему спиной и пошла по туннелю в направлении отеля «Хилтон». Это было единственное место, куда я сейчас могла пойти.

– Добрый день, чем могу помочь? – спросила девушка за стойкой портье.

– Ничем. Я подожду. Человек должен спуститься.

– Это гость? Вы не хотите, чтобы я позвонила ему?

– Нет, нет, он знает и сейчас спустится.

Девушка улыбнулась и снова принялась нажимать клавиши компьютера. В холле пахло чистотой, словно в приемной зубного врача. Я опустилась на жесткий и неудобный стеклянный стул. Бегство от Кристофа добавило в мою кровь адреналина, но теперь он иссяк, и мне стало грустно. Девушка подняла голову и улыбнулась. Я ответила ей тем же. Время шло.

– Вы не могли бы передать этот букет человеку в седьмом номере? – спросила я наконец.

– Да… но вы уверены? В этом номере живет дама.

– Да, да, простите. Она и должна получить цветы.

– Как мне представить вас?

– Она знает, от кого этот букет.

Какое несравненное облегчение я испытала, повернувшись спиной к девушке. К метро я шла с низко опущенной головой. Мне было теперь совершенно неинтересно, следит ли за мной кто-нибудь или нет, главным образом, потому, что я отчетливо понимала, что за мной не следит никто. Я была одна в этом мире.

Нахлынувшая на меня тоска не давала покоя. Пролежав в постели битый час, ворочаясь и тщетно пытаясь уснуть, я встала и отправилась на кухню заваривать чай. Сосед за окном, как обычно, расхаживал по кухне, а потом сел за стол. Несмотря на то что я часто наблюдала за ним, мне никогда прежде не приходило в голову, что и он, вероятно, обратил на меня внимание. Но, собственно, зачем ему это делать? Ему и без этого есть о чем думать.

На меня снизошло спокойствие, а вместе с этим проснулась и нечистая совесть. Мне стало стыдно за жалость к себе. Я вовсе не одинока. В соседней комнате крепко спит мой сын. У меня есть выбор. Прежде чем лечь спать, я приоткрыла дверь и заглянула в спальню сына. Ночь притупляет мышление. Темнота лишает яркости действительность. Мне нельзя терять мужество.

Воскресенья отличаются от всех остальных дней недели. Обувная мастерская закрыта. Бакалейная лавка открыта, но в этот день Мансебо не ездит в Рунжи, а двери открывает не раньше обеда. Фатима и Адель всегда ходят в хамам, а Тарик уезжает на скачки. Но это воскресенье и само отличается от других воскресений. Сегодня Мансебо открывает магазин ровно в десять часов, сразу после ухода Фатимы и Адели, и напоминает Амиру, что не нуждается в его помощи.

Вечером Мансебо должен положить в банку из-под оливок свой первый отчет о проделанной работе. Банка будет лежать в мусорном баке, который должен иметь каждый владелец магазина. Зеленый пластиковый бак далеко не полон, на дне жалкой кучкой лежат бутылки из-под сока и растворимого кофе. К концу дня к этой кучке в почти пустом баке добавится еще что-то, а именно банка из-под оливок.

Собственно, не само по себе оставление отчета даст Мансебо ответ на вопрос о том, примет ли клиент всерьез его работу, закончится ли на этом вся история, или ему придется и впредь исписывать страницу за страницей. Манипуляция с банкой должна стать шагом на пути к выяснению истины. Окончательным доказательством того, что он правильно понял суть своей работы, послужит другая банка из-под оливок, с иным содержанием – с компенсацией или вознаграждением, как бы это ни называть. Это будет означать, что отчет Мансебо попал по правильному адресу.

По улицам идут толпы людей с детьми. Воскресенья люди обычно проводят в семье, и воскресным утром обычно папы ведут за руки своих детей. Люди, желающие сделать покупки, бывают благодарны уже за одно то, что находят открытый магазин. По воскресеньям никто не жалуется на высокие цены. Все бывают только рады, что могут получить то, что забыли купить перед выходными. Несколько шведских туристов просят продать им сигареты. Однако, как правило, заходят жители квартала, чтобы купить молоко, хлеб или бутылочку вина. День идет как обычно в воскресенье. Ничто не нарушает установившийся за много лет порядок.

Не происходит ничего интересного, ничего, что можно было бы занести в китайскую записную книжку. Так продолжается до третьего часа. Теперь Мансебо может вписать еще кое-что в свой отчет, прежде чем положить его в банку и оставить в мусорном баке для мадам Кэт. В 14:56, как точно отметил Мансебо, посмотрев на часы, у двери обувной мастерской останавливается такси, из которого, поговорив с шофером, выходит писатель. Одет он точно так же, как и в день отъезда, и это обстоятельство кажется Мансебо настолько важным, что он включает его в свой отчет.

В руке у писателя та же сумка, с какой он уезжал, но теперь она, судя по всему, стала тяжелее, или просто у писателя уже нет былой легкости? Мансебо кажется, что он приблизится к верному ответу, если понаблюдает, как писатель будет взбираться по пожарной лестнице. Прежде он делал это непринужденно, бодро и весело, глядя по сторонам, но теперь писатель выглядит так, словно на его узкие плечи навалилась вся тяжесть мира.

Такси уезжает, и Мансебо подносит к глазам бинокль. Лицо прыгает в фокус и приближается вплотную, и теперь Мансебо отчетливо видит, что писатель страдает. Мансебо не помнит, чтобы он когда-либо видел такое красноречивое и одновременно молчаливое страдание на человеческом лице. Но возможно, он просто раньше не присматривался к чужим лицам и не видел чужих лиц с такого близкого расстояния. У Мансебо было такое чувство, словно он под лупой разглядывает вселенскую скорбь.

До того как писатель успевает проскользнуть в свою квартиру, Мансебо переводит окуляры бинокля с его лица на сумку, чтобы увидеть, нет ли на ней наклейки аэропорта. Окажись на сумке такая наклейка, Мансебо мог бы с полным правом утверждать, что писатель уезжал не на поезде, а улетал самолетом. Но на старой сумке нет этой улики. Тем не менее Мансебо испытывает некоторую гордость – он рад, что не забыл о такой важной детали. Он отлично понимает, что, несмотря ни на что, он все же не имеет ни малейшего понятия о том, где писатель провел выходные. Пока не имеет, но готовиться надо и к этому, как и ко многому другому. Конечно, все его предположения – это чистая фантазия, но и это уже кое-что. Истина дороже всего – честь ей и хвала, – но Мансебо не желает полностью отказываться и от фантазий.