Леонид Бахнов - Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе [Антология короткого рассказа. Россия, 2-я половина XX в.]

И молодой, полный сил человек тут же скончался, не приходя в сознание. Публика, присутствовавшая на вернисаже, была встревожена. Более того, публика была потрясена. Все стояли перед портретом и не могли оторвать от него глаз. Происшествие было описано в газетах.

Вот к чему приводит насморк, который, как принято считать, уже исчез с лица земли.

Мавзолей Диктаторов мы определим на Красной площади, точнее, под ней. Вход, собственно, будет через Мавзолей Ленина — пункт первый, камертон всей экспозиции. Оттуда по эскалаторам вниз — от реальности к заветной мечте — в подземные залы с совершенной акустикой для вечной тишины (...о священный булыжник, выстилающий площадь там, наверху...).

Каждому свое, конечно. Таким, как Отец народов, как Фюрер и им подобным, — гигантские тридцатиметровые саркофаги: ужасное должно быть величаво, должно парить, — во всяком случае, требовать усилий для обхода; каким-нибудь Папам Докам или Бокассам мелкие (под саркофаги), малозаметные, двадцатисантиметровой высоты постаментики, забальзамированные куколки, они просто будут видны, и только.

Сложив руки на груди, закрыв глаза, все они лежат в молчании, побелевшие от смерти, в аромате цветов, в струении склоненных знамен, в мерцании орденов и знаков отличий. Монументы времени! Иногда все же они еще чувствуют прилив сил и важно грозят друг другу пальцем (ведь когда-то было столько обид, претензий), протягивая в то же самое время другую руку для пожатия, в знак признательной дружбы, — только это им еще осталось (разговоры тут строжайше запрещены, и они на них не отваживаются). Когда толпа прибывает, они, чтобы не так бросалось в глаза, совершают эти взаимные рукопожатия под плитами пола, зарываясь в землю руками. Там их пальцы, жадно сплетаясь, наносят с восторгом раны друг другу. Раны любви и преданности. К вечеру, когда доступ посетителей прекращается, обслуживающий персонал принужден накладывать пластырь на эти места, пудрить покрасневшую вокруг кожу, дабы сохранялось приличие и сдержанность вечной белизны. И все это из уважения к прошлому, из почтения к фактам истории, которые чтит народ. Ведь народ помнит, что, скажем, один из ныне возлежащих любил общество актрис, а другой — мягкие кавказские сапожки. Для тех же, кто забыл, это (и многое другое) высечено на мраморных плитах во множестве языков и наречий мира.

Климатизация работает бесшумно. Компьютер бдительно следит за изменениями параметров атмосферы величия. Здесь есть где развернуться. Экспозиция, в отличие от всех этих «Biennale di Venezia» или «documenta», безупречна. Сила света точно выверена, и направлен он именно туда, куда следует, на должные места. Чему надлежит оставаться в тени, затенено. Принцип же самой постройки полярно противоположен египетскому. То возвышалось, это уходит под землю. Там люди видели пирамиды только снаружи, и когда приближались к ним, сакральная надпись «Вход воспрещен» загоралась пред их внутренним взором, смертное заклятие тяготело над нарушителем. Здесь же народ непосредственно входит, чтобы пребывать какое-то время внутри, в сердце Истории. И каждый выходит освеженный, просвещенный, полный высоких дум, с расширенными зрачками.

Не зарастает народная тропа. Ведь должен же быть где-то центр, точка схода! Река течет к устью. Много шире стала она. Ее питают теперь уже разные народы и племена. Инвестиции в предприятие посещения растут неуклонно. Никакие расстояния не страшны — тот, чей божественный профиль ты с гордостью рисовал в детстве мелом на асфальте, наконец перед тобой. Увидеть МД — и умереть! (...Эти рукопожатия, эти угрозы...) Все окупится, безусловно. Один раз в жизни, единожды! Лучше один раз увидеть, чем... Лучше, лучше!..

Они, конечно, знают свои места. Но при этом очень любят бахвалиться.

Говорит, к примеру, двойка единице:

— Ну, кто ты такая? А? Ведь из тебя ничего путного даже не вычтешь. Так что помалкивай.

Единица и так помалкивает. Молчит, потупив очи.

Или тысяча. Говорит своему соседу:

— Эй, ты, девятьсот девяносто девять! Не слышишь, что ли? Чего сгорбился, шеи свои повесил? Почему спиной стоишь, когда с тобой старшие разговаривают?!

Миллион — тот вообще молчит. С низшими говорить — себя унизить, с высшими — тебя унизят...

Так и живут между собой цифры, согласно иерархии. А кто же у них главный? Самый-самый?

А главный у них никто. Вернее, ничто. Ноль. Но это как посмотреть — ноль.

Вот он подкатил к миллиону.

— Нравишься ты мне сегодня, миллион. Повышу-ка я тебя за верность своему долгу.

Стал позади миллиона — хоп! — тот уже десять миллионов. Или даже сто.

— Спасибо, — говорит бывший миллион.

— Спасибо, говоришь? — переспрашивает ноль. — Что-то благодарности в твоем голосе мало. Зазнался! Ну, смотри!

Раз — и помножил на себя миллион. И все. Не стало миллиона.

Так что между собой цифры, конечно, могут и побахвалиться. А в общем-то, они все равны. Демократия.

У цифр тоже есть свой сильный и слабый пол. Сильный — это, конечно же, цифры со знаком «плюс», а слабый, понятно, со знаком «минус».

Сильный пол, конечно же, сильно гордится своей силой. И, конечно, между нами, девочками, говоря, посматривает на слабый пол свысока. Знайте, дескать, свое место.

Слабый пол знает свое место. Еще как знает! Но, невинно помаргивая глазками, притворяется, что не знает.

Впрочем, то же самое делает сильный пол.

Хотя чего уж тут хитрить — каждый школьник помнит, что плюс, помноженный на минус, дает минус. Так как же называть пол, который всегда побеждает?..

У них, как известно, есть числитель и знаменатель. И между ними идет бесконечное социалистическое соревнование. Прямо не на жизнь, а на смерть. И каждый все тужится, пыжится, лезет из кожи и пускается во все тяжкие, лишь бы выглядеть не шестеркой, не девяткой и даже не тысячью ста двадцатью тремя, цену себе набивает. А толку-то? Одна гиперинфляция.

Да, если вы вспомните, есть и такие. То есть на самом-то деле их вроде как нет, но они есть, и еще как есть! Функции у них, понятно, чисто служебные, они себя и называют «слуги». А уж сколько и чего с этого имеют!.. Только — тс-с-с! — вы этого не слышали.