Леонид Бахнов - Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе [Антология короткого рассказа. Россия, 2-я половина XX в.]

Вот почему я не подаю никакого голоса, знака, и рассказ мой касаться мог кого-нибудь совсем другого. Вот, например, вижу: воробышек на обочине грустный, я же знаю, он сидит и превращается в белого котенка, чтоб его выкинуло на мороз — белое на белом, а там свора черных кошек, он через дымоход, черным котом — как чирикнет! — кошки перегрызутся, разбегутся, глядишь, в суматохе опять жизнью какой обернутся.

«У нас сейчас нет глаза и нет уха для всего этого, — сказал 26 марта 1973 года Михаил Бахтин в беседе с В.Д. Дувакиным о прозаической миниатюре. — Я считаю это, во всяком случае, очень интересно, очень тонко и, в конце концов, считаю, что это и значительно. Но этот стиль, этот характер в литературе... его не знают. Не признают и не понимают». И далее: «В литературе это, конечно, линия определенная. <...> Может быть, итог будет очень поздно, много спустя» [1] Беседы В. Д. Дувакина с М. М. Бахтиным. М.: Прогресс, 1996. С. 220–226. . Кажется, он предвидел: подведение итогов отодвинется на конец века.

В настоящем издании собраны короткие, или, по определению Сергея Юрьенена, сверхкраткие рассказы (объемом не более двух тысяч слов). Такие рассказы бытуют в отечественной литературе давно и могут быть условно подразделены на три типа:

1) реалистический рассказ;

2) рассказ-фельетон в жанре злободневной сатиры или юмора (и в манере, например, Антоши Чехонте, сатириконовцев и Зощенко);

3) рассказ в жанре магического реализма.

В антологии представлены тексты только последнего, третьего типа, то есть написанные в духе магического реализма. Термин «магический реализм» применительно к литературе впервые был предложен французским критиком Эдмоном Жалу в 1931 году. Вот что он писал: «Роль магического реализма состоит в отыскании в реальности того, что есть в ней странного, лирического и даже фантастического — тех элементов, благодаря которым повседневная жизнь становится доступной поэтическим, сюрреалистическим и даже символическим преображениям» [2] Цит. по: Шаршун С. Магический реализм. — Числа. 1932. N 6. С. 229. . Для магического реализма характерно остранение, доведение до абсурда, до карикатуры худших человеческих черт, намеренный анахронизм в истории, размытость географических реалий, сгущение во сне наиболее гротескных проявлений сознания и бытия, притчевость или сказочность композиции. С помощью этих приемов создается — или возникает помимо воли автора — магическая реальность. Литература магического реализма, в отличие от сюрреалистической, часто несет познавательную функцию, не только оперирует с субъективными особенностями авторского восприятия, но и использует их для характеристики личности или эпохи. «Аберрации зрения» у магических реалистов помогают им в этом.

По-русски термин «магический реализм» впервые употребил замечательный эмигрантский художник и хороший прозаик Сергей Шаршун. В своей статье 1932 года в журнале «Числа» он называет Гоголя «великим родоначальником нашего магического реализма» [3] Там же. и характеризует многих русских писателей последующих поколений как авторов этого направления.

XX век — пора расцвета русского магического реализма, в том числе и в литературе. В основном он существовал именно в жанре прозаической миниатюры. По-разному развивали этот жанр символисты и футуристы в начале века, обэриуты в 30-х годах и писатели последующих поколений. Магическая реальность возникала в сказках и стихопрозе, в притчах и абсурдистских текстах.

К сожалению, рамки настоящего издания не позволяют нам дать ретроспективу лучших образцов жанра за весь XX век, хотя мы располагаем таким материалом. Нам уже довелось писать о путях развития российской прозаической миниатюры в XX веке, в том числе в первой его половине [4] Кудрявицкий А. Сущая видимость, или Магическая реальность в зеркале миниатюры. — Новое литературное обозрение. 1997. N 28. С. 285–291. . В этой книге публикуются лишь тексты, написанные во второй половине столетия.

После окончания Второй мировой войны последовали вплоть до смерти Сталина годы жесточайшей реакции. Однако творческие достижения безвременно погибших Хармса, Введенского, Сигизмунда Кржижановского не остались втуне. В миниатюре последователем обэриутов стал, прежде всего, Виктор Голявкин, сумевший в то же время выработать собственный самобытный стиль. Голявкин ироничен, но его ирония не похожа на беспощадную иронию Хармса-прозаика: она обычно добрая — не зря ведь Голявкин известен и как детский писатель. В отличие от Хармса и других обэриутов, у Голявкина не найдешь элементов театральной игры, клоунады. По своей природе он лирик, и стрелы его насмешки попадают чаще не в социальные мишени, а в несовершенства человеческой натуры.

Творчество Виктора Голявкина повлияло на более молодых его современников. Постепенно сложилась так называемая «питерская школа» магического реализма. Из наиболее интересных миниатюристов, последователей Голявкина, назовем Андрея Битова, Владимира Марамзина, Александра Житинского, Олега Григорьева, Валерия Попова, Валерия Роньшина. С большой степенью приблизительности их можно охарактеризовать как сатириков-абсурдистов.

Другая, «московская», школа магического реализма складывалась не так быстро. В конце 60-х годов начинали работать в этом жанре такие писатели, как Евгений Кропивницкий, Георгий Балл, Геннадий Цыферов, Роза Хуснутдинова, Аркадий Гаврилов, Михаил Соковнин. К сожалению, никто из них не пользовался такой известностью (имеется в виду известность неофициальная, каковая только и была возможна для писателей этого направления), как Голявкин в Ленинграде, тексты их практически не публиковались, а потому всем названным прозаикам приходилось работать как бы в вакууме — каждый был уверен, что подобную странную или даже сумасшедшую прозу пишет он один. Эта «глухота паучья», пользуясь выражением Мандельштама, продолжалась долгие годы. До последнего времени не все тексты авторов «московской школы» магического реализма были доступны читателю: так, до сих пор не была опубликована «взрослая» проза сказочника Цыферова, как и замечательная «Другая действительность» Аркадия Гаврилова, своеобразная симфония снов; большая же часть коротких рассказов Е.Л. Кропивницкого вообще утрачена.

Тексты авторов «московской школы», как правило, отличаются сложной композицией, прихотливым узором прозаической ткани; они скорее странные, чем смешные. Были, конечно, и исключения: гротескные «рассказики» москвичей Андрея Сергеева и — более поздние по времени — Владимира Тучкова ближе по манере к питерским сатириконо-абсурдистским миниатюрам.