Леонид Бахнов - Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе [Антология короткого рассказа. Россия, 2-я половина XX в.]

А может, у него в кармане было яйцо всмятку? И он о нем совершенно забыл? Забыл и жил так, будто у него нет в кармане яйца? И когда полез в карман за сигаретами или за мелочью, то почувствовал — все это?..

Проголосовало 99,95%, и я замечаю, что с детства, когда еще ничего не имел в виду, думаю об этих 0,05.

Я беру двести миллионов, делю на сто, умножаю на пять сотых — получаю

Кто они, эти сто тысяч?

Я иду по Бродвею.

Рекламы — как грабли.

Рекламы — как весла.

Рекламы — как турбины.

Рекламы — как пропеллеры.

Рекламы сейчас поднимут Нью-Йорк за рога в воздух, и он полетит... Куда? К Богу или к Дьяволу? Нью-Йорку все равно. Он живет между Богом и Дьяволом, между вечером и утром. Нью-Йорк живет ночью. Днем он спешит, кружится, вертится, плачет... Рекламы — как змеи, как скорпионы, как ножницы...

Я иду по Бродвею. Я между вечером и утром. Я брат погибающей ночи.

Ночь боится Нью-Йорка. Боится потому, что ее встречают здесь вилами и топорами неоновых реклам. Боже, как издеваются над ночью рекламы и витрины! Особенно безжалостен к ней Бродвей. Он, как длинный дракон, извиваясь и виляя хвостом, топчет, колет и рубит ее тысячами зубастых огней.

Вот улица как ущелье. Над ней высоко-высоко голубая полоска неба течет как ручеек и пропадает где-то вдали. Кое-где берега ущелья сливаются с небом, и пешеход уже не знает, где он: на земле или где-то между небом и землей? Странная иллюзия. Заблудился взгляд или исковеркано пространство? Перспектива, летящая вверх, в туманную высоту, глазам уже не под силу.

Я иду по Бродвею.

Вот легко шагает, нет, почти летит влюбленная или случайно встретившаяся для любви парочка. У нее серьги как обручи, как кольца Сатурна, они свисают до плеч и создают впечатление, что голова особы на колесах. У него на шее золотая цепочка, а на голове — гребешок, похожий на топор, вонзившийся в черную непроходимую массу кудрей, как будто кто-то пытался разрубить ему голову.

Вот тоже почти порхает воздушная девушка в минимальной мини-юбке, в которой никаких округлостей не видно. Зато на голове не шляпа, а целый пионерский лагерь...

А вот высокий худой мужчина в длинном балахоне с крупным янтарным ожерельем на груди. Он почти похож на Христа: черные, падающие на плечи волосы обрамляют печальное лицо с почти закатившимися глазами.

А это кто? Наверное, бизнесмены. Один высокий, другой низкий. Высокий шагает крупно — что ни шаг, то метр. Ноги-то длинные-длинные, как у жирафа. Низкий шагает мелко, но думает, конечно, крупно. У него короткие ноги, но крупная и круглая, как глобус, голова, на верху которой разлилась, словно Атлантический океан, лысина. На висках Южная Америка и Африка. У высокого высокая голова и высокие мысли. На голове белые, похожие на вермишель волосы, а лицо — странно! — зачеркнуто знаком умножения. Оба в темных костюмах, с гвоздикой в петлицах.

Опять парочки, одиночки, худые, толстые, высокие... Идут в захлебнувшуюся неоном ночь.

Лапти улиц.

Гроздья фонарей.

Авоськи окон.

Туман статистики: сколько в Нью-Йорке ног, рук, глаз? Что они сейчас делают?

Рекламы — как крылья.

Рекламы — как когти.

Рекламы — как лягушки.

Я иду по Бродвею и слышу слова Гоголя из «Невского проспекта»: «Все обман, все мечта...» Неон тоже обман? Нео-обман? Нью-обман? Нео-Мечта, Нью-Мечта?

Вернитесь в май — где вы теперь, кто вас ласкает маслеными глазами, кто вас смазывает маслом речей (боюсь сказать: «словами обманными»), кто подливает в огонь вашего сердца длинное вино — в май вернитесь сбросить истрепавшуюся одежду обещаний, весной, в мае, вас встретит молодая молния и оживит вашу мысль, чтобы она стала тоже молнией, тоже блестела и сияла в голове и из головы, как нимб у святых...

Вернитесь... В мае молния растекается по небу — растекается, словно ручей, образуя золотую дельту, похожую на дельту Волги у Астрахани, — вернитесь в географию по дороге в май...

Весной, в мае, хорошо умываться грозой — ее быстрой суматошной влагой, которой, как под поцелуй, надо подставить радостное или печальное (лучше даже очень печальное) лицо, хорошо упиваться взбалмошной грозой, ведь не знаешь, где задержалось или задержано счастье, не знаешь, поэтому отдайте себя влаге веселой, весне — упивайтесь, отдайтесь...

В мае хорошо целоваться с грозой, когда нет других поцелуев, когда дни твои стоят как длинная очередь — стоят и не двигаются, когда нужно двигаться дальше, как можно дальше, быстрее... Хорошо целоваться весной, когда птицы целуются, обнимаются ветви акаций, — вернитесь скорей в фестиваль поцелуев и крепких объятий...

Весной плодотворной, особенно в мае, нельзя расставаться с любимой, говорит нам скворец. Вы слышите скворца? В мае нельзя. Не рубите любовь, как березу, весной, сделайте в мае весеннее, майское дело, которого ждет от вас с нетерпением природа — корова, овца и пчела, через нельзя сделайте в мае угодное Богу весеннее дело — подумайте в мае, обязательно в мае и тайно о тайне, о том, как тайное тайных живет возле нас или в нас, особенно в мае, если мы тоже живем ради жизни и тайны ее, если тоже... Так как есть тоже и если.

Полюбите кого-нибудь в мае, безумной весной, кого-нибудь ради весны полюбите в мае, светлой душой, сердцем горячим, вы слышите, ветер советует взять и влюбиться, скажите кому-нибудь в мае хорошее слово, подарите его, вспомните май, какой-нибудь май на вашей дороге...