Леонид Бахнов - Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе [Антология короткого рассказа. Россия, 2-я половина XX в.]

Куст, около которого она стояла, зашевелился, раздвинулся — и из него высунулся коротконогий голый мужчина в плавках и очках. Голова у мужчины была лысая, и рога его были кривые и худосочные. Мужчина удивленно оглядел ее и заспанным голосом спросил: «Ты чего здесь делаешь?»

— Гуляю, — независимо ответила она.

— Ну ты ваще, — опешил мужчина, — ну ты даешь. А который час-то, знаешь?

— Полседьмого утра, — любезно ответила она, взглянув на часы, и наконец-то удивилась: оказывается, она вышла сегодня из дому на час раньше.

— А, — он понимающе кивнул худосочными рогами. — Гуляешь, значит. Гулять — это хорошо. Только я тебя вроде раньше тут не примечал. Ты под каким кустом живешь-то?

— Чего? — не поняла она.

— Так ты новенькая, — обрадовался рогатый и, поправив на носу очки, деловито предложил: — Вали сюда.

— А это еще зачем?

— Как зачем? Тусоваться будем.

Слово было из лексикона ее внука, но она не совсем понимала его смысл и на всякий случай быстро сказала: «Я Марь Петровну жду. И еще Клару Ивановну».

Потом подумала и добавила: «У Клары Ивановны незаконченное высшее образование».

— Нет, нет, — забеспокоился рогатый. — Тем, которые с незаконченным, нельзя. Те, которые с незаконченным, пусть в Новогиреевский лесопарк идут.

Потом неожиданно посуровел, вышел из куста и, плотно задвинув его за собой, официальным голосом потребовал: «Документы!»

— Какие еще документы?

— Об образовании. И поторопитесь. Без четверти семь закрываемся.

И поскольку она все еще не понимала, то он схватил ее за руку и, стянув с нее варежку, стал разглядывать ее ладонь. Лицо его выразило удовлетворение.

— Высшее медицинское, — констатировал он, возвращая ей ее ладонь. — Пардон, но еще несколько мелких формальностей. Одинокая? Или дома обижают?

— Дома.

— И крепко обижают? Потому как, которых не крепко, тем нельзя. Те пусть подождут, пока их крепко будут.

Она попыталась представить себе лицо мужа, но вместо лица ей все время почему-то представлялся его затылок. Потом лицо внука. В его лицо она вглядывалась особенно долго. На разглядывание лица дочери ушло всего несколько секунд.

— Крепко, — сказала она, — очень крепко.

— Ну и хорошо, ну и ладушки, — обрадованно посочувствовал ей рогатый, и глаза его под очками подозрительно увеличились в размерах. — Тогда сигай сюда.

И, раздвинув одной рукой куст, другой рукой подхватил ее под локоть.

— Нет, Марья Петровна, нет, тараканов лучше морить по старинке, борной кислотой, — послышался за деревьями голос Клары Ивановны. — А где ж это наша подруга запропастилась? Проспала, что ли?

Она на секунду заколебалась, но тут рогатый ловко подтолкнул ее под локоть, вместе с ней впрыгнул в заснеженный куст и захлопнул его за собой.

Она бежала по летнему лесу, легкая и упругая, и юные рога набухали у нее на темени. А навстречу ей уже сбегались другие старики и старухи, красивые и рогатые, и среди них даже было несколько детей.

I. И ей вдруг стало так грустно, что она начала обзванивать всех своих бывших любовников.

— Алло, алло, — говорили любовники.

— Я вас слушаю, говорите же, — удивлялись любовники.

— Не слышно, перезвоните, — роптали любовники.

Она чутко вслушивалась в их удивленный ропот, затем разочарованно улыбалась и давала отбой.

Ночью она попыталась уснуть. Обычно для этого бывало достаточно укрыться с головой одеялом, скорчиться, обнять себя за плечи и начать приговаривать: «Спи, моя хорошая, спи». Но на сей раз это почему-то не сработало. Ее тело не желало засыпать и беспомощно ворочалось с боку на бок. Тогда она попыталась сосредоточиться на какой-нибудь приятной мысли. Но мысль, которая в предыдущие разы была приятной, теперь вдруг почему-то оказывалась усеянной тугими липкими узелками и через эти узелки связанной с другими мыслями, параллельными или перпендикулярными к ней, шершавыми и неприятно подрагивающими. Засыпать с такими мыслями было ни в коем случае нельзя. Но именно поэтому она вдруг заснула. И во сне шершавая, хлипко дрожащая паутина опутала ее. Липкие узелки паутины лопнули, и из них вылупились голоса. «Алло, алло, — говорили голоса, — перезвоните, не слышно!»

— Спит, спит она, моя хорошая, крепко спит, — говорили голоса.

— Наконец-то мы от нее избавились, от моей хорошей, — говорили голоса.

Это была ложь, гнусная ложь. Потому что если некоторые из них действительно сами бросили ее, то по крайней мере троих бросила она. Но голоса продолжали беззастенчиво лгать:

— А молодится-то она как! Курочкой прикидывается. А у самой отеки под глазами по утрам бывают.

— И еще любит подчеркивать свой возраст, чтобы мы ей сказали, что ей никогда не дашь ее лет.

— И волосы красит. В черный цвет.

— Не в черный, а в рыжий.

— Для вас, может, и в черный, а для меня в рыжий красит, моя хорошая!

Она лежала, недоумевая, зачем им понадобилось лгать, изображая, что они никогда не любили ее. И тогда за окном завизжали рельсы, трамвай въехал в комнату и с грохотом переехал ее голову. Голоса исчезли. Потому что они были трусы и испугались трамвая. Она всегда знала, что все они трусы и боятся нестандартных женщин. Просто она жалела их и никогда не демонстрировала им своего знания. Но они каким-то образом чувствовали неладное и делали все возможное для того, чтобы подмять ее под себя: излагали ей законы высшей математики, говорили, что она не так одевается или невкусно готовит, выкрикивали цитаты на языке хинди и поворачивались к ней спиной после поспешной и неумелой любви. И хотя она ловко прикидывалась, что признает их верховенство, они не верили ей. Но она ведь не виновата, что трамвай грохочет так громко. И если они такие трусы, то незачем было залезать ей в голову, зная, что голову эту может переехать трамвай. И вообще она устала и больше не желает, чтобы они ей снились. Очень устала, настолько устала, что верхние соседи быстро разломали потолок над ней — и в образовавшийся пролом прямо с пластинки спрыгнула певица Страхова, разбудила ее и запела: «Все могут короли, все могут короли!» А соседи аплодировали ей ногами.

II. На следующую ночь любовники пришли извиняться. Они заискивающе заглядывали ей в глаза и говорили, что вовсе не хотели ее обидеть. Просто время сейчас такое, нервы у всех на пределе. Сигарет нет, табачные киоски закрываются. А она ведь знает, каково без курева. Об этом даже в «Аргументах и фактах» писали, что отсутствие табака в стране чревато социальными взрывами. Но они ее любят. И всегда любили. А то, что сейчас перебои с хлебом, так ведь они прекрасно понимают, что она в этом не виновата. И волосы у нее красивые, густые и красивые. А то, что она их красит, так они об этом даже ничего и не знают. И поскольку сердце у нее было отходчивое, то она легко позволила уговорить себя и всю ночь нежно прижимала к себе подушку.