Леонид Бахнов - Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе [Антология короткого рассказа. Россия, 2-я половина XX в.]

И еще говорил Яшка столько и столько, что заговорил наконец кипятущие зубы смерти, а пытливые злые дети испугались вещего голубиного слова и стремглав убежали в лес. В лесу их застала буря. У бури было много быстролетных крыльев, но не нашлось от нее стоячего приюта и тесного укрытия. Тогда злые дети стали горестно плакать и упрашивать голубя Яшку выпорхнуть обратно из разбушевавшегося котла. Они уже не могли исправить гадко и по-бесчеловечному сделанного, но вели себя, глупые, так, как будто время опрокинулось вспять. И вот тут-то они не ошиблись. Глуповатые дети, казнимые неописуемым раскаянием, угадали то самое, о чем позабыли насквозь их некоторые отцы и совместные начальники. Голубь Яшка себя не заставил долговременно ждать и, проделав обещанное в далеком прошлом, передал детей из рук в руки тревожным родителям, а котел с замечательным кипятком вручил лично на память старейшему дедушке Петру Филимоновичу Гальперину. Пускай варит в нем добрых внуков, своих и чужих, и сам варится, если захочет, а детям злющим неискоренимо и в особенности отпетым начальникам, которые подали им нехороший пример, поступая так множество скверных лет с бедственными людьми, предоставит вывариваться в соку собственном других котелков, откуда нет больше никакого малейшего выхода, кроме как в зверские тартарары.

Лимонов ударил безногого по костылям. Безногий упал задом молча, и Лимонов, чуток прождав, не услыхал человечьего отклика. Он плюнул с досады, губы обтер и вернулся домой в свежем бешенстве и терзаниях. «Старуха, — сказал он Сиракузе Денисовне, — дай мне стакан крепкой водки и кусок кровавого мяса». Сиракуза Денисовна всхлипнула и подчинилась без шума.

Безногий же профессор Колясников опоздал в итоге на лекцию. Он корчился некрасиво от боли, и притомившиеся студенты делали ему вскользь гнусноватые рожи. Колясников рассказал им в ответ, стекленея, как в юности, от холодного гнева, расподлейшую историю Суллы. Боль в заду стыла тоже. Студенты тем временем состязались по воинским правилам в игре «Морской бой».

Пока все это пожирало минуты в суматохе и пакостях города, ежик Курултай (монгол по происхождению) выстроил шустро себе в лесу юрту из облетелых шуршащих листьев. Они жались, усохшие и насквозь слепые, как худая скотина на холоде. Только один паршивый листок, который даже забыл свое никудышное древесное имя, глядел, желтея глазами, в дебелое и беспробудное небо, тоскуя по женской воздушной ласке, еще так недавно, недельку-другую назад, овевавшей его на невинной, как пузырь младенчика, ветке.

Блошка Марьянушка прыгает на веревочке. Идет Василий: «Что ты, блошка, все прыгаешь?» — «Потому, — отвечает блошка, — что у меня пузо чешется». Василий уходит.

Опять прыгает блошка и снова — на веревочке. Идет Ферапонт: «Что ты, блошка, все на веревочке?» — «Потому, — отвечает блошка, — что упасть боюсь». Уходит Ферапонт.

Потом долго никто не идет, а у блошки язык уже чешется. Как подойдет, думает блошка, я ему тут же отвечу и оставлю на месте с носом.

Но никого больше нет как нет, и блошка Марьянушка, чернея от грусти, прыгает на веревочке до скончания века, потому что веревочка под блошиной тяжестью не оборвется ни за какие пироги.

Никанора Иваныча, во сне или правда, взгляд приковала заводная машинка. Похожая на обрусевшую китаяночку, она застряла на слабом ходу в облаках, потеряв где-то с воздуха, вместо левого башмачка, за диваном свой ключик. Кожа была над грудью у нее гладкая, как молоко, потом следовало, как намек, углубление, а ниже, чтобы крепче томить, — врачебный и еле застегнутый белоснежный халатик. Она, стоя прямо, с увядшей пружинкой внутри, раздавала из рук пробегающим облакам тарелки с мороженым.

Никанор, по профессии переплетчик, Иваныч сделал быстренько для машинки сафьяновый корешок и на нем выдавил золочеными буквами: «Здесь живет Лиля Прохорова». После чего он открыл переплет, ступил в носках на титульный лист и устроился там полулежа в виде многозначительного заглавия. Лиля же Прохорова неуловимо скрывалась по делу в гуще страниц, порхая с одной на другую чистоплотной ласковой цифирькой. Много, должно быть, пыли и непомерно сердечных забот. Никанор, между тем, Иваныч за хозяйку не беспокоился, алея раскидисто и щеголевато на веленевом по-старинному титуле. На губах у него холодел след мороженого с клубникой. Такое вальяжное без тревог ощущение пребывало в нем сладостно до той поры, пока чья-то сестринская в манжете рука не подняла с полу голенький ключик и не вставила его стерильной иглой в книжную и заводную машинку. Тут суставчики дернулись лихо, и живые, тук-тук, колесики запетляли среди сгустившихся облаков. Никанор спрыгнул увальнем на обитую бархатом вязкую землю, а Лиля под номером двадцать пять убежала, бросив тарелки, греться к птичкам на солнышке. Ничего не попишешь. Судьба. Не сошлись, надо думать, характерами.

Ляля стукнула штучкой Федора по башке. У Федора выбежала нехорошая кровь, и в носу показалось мокрое. Ляля своей работой любовалась, а Федор утерся платочком. «Ничего, — сказала бабуся, — до свадьбы заживет». Тут пришел дядя Кузя, разулся и запер на ключик парочку в шкаф, чтобы в доме блестела голубая посуда и стояла погробненькая тишина. Ляля в шкафу пожалела Федора. Запертый Федор полюбил Лялю. Бабуся нюхала каменную резеду, а дядя Кузя стриг на ноге лиловатые ногти. Выползли сумерки. Берегли электричество. Ровно в десять часов вошел бегемот, скушал бабусю, закусил дядей Кузей и, выпустив пленников на свободу любви, приспособился блошкой в тайную дырочку.

Ах, и не надо об этом, одноголовый! Все было не так. Я охранял своих мальчиков у деревьев и постоянно хватал их за руки — они убегали. Но раздался перезвон.

Народ повалил на крестный ход. И кто-то уже вышел с хоругвью. И хор со свечами. Мы миновали ограду, подтягивая и подпевая. Странно, казалось, на белом шатре колокольни или за ним, еще выше, — поблекшая фреска: Казанская Божия Матерь.

Земные поклоны и крестное знаменье и — замечаю, как тяжелеет, застыла рука. Слева с набитой доверху сумкой идет моя мама. Они собрались, наверное, проводить внуков. Папа испуган: если заметит, скандал. Ее колотит всегда. Тем более сын.