Лоррен Фуше - Между небом и тобой

Выхожу из отеля, толкаю дверь на улицу и с размаху натыкаюсь на незнакомого человека. Как сама устояла, да еще и на шпильках, – не понимаю. А он мешком свалился на тротуар.

– Простите, я вас не заметила…

На клиента-сутягу, который пойдет жаловаться и требовать возмещения убытков, этот тип не похож.

Длинный, тощий, бородатый. Без возраста. С мерзостно вонючей одежды течет вода. Никакой, разумеется, он не клиент, обычный бездомный. Вздыхаю с облегчением. А он так и лежит в луже.

– Все в порядке, месье? Встаньте, пожалуйста, вы мешаете входу в отель и выходу из него.

Сколько веков он не мылся?

– У меня нога болит, – стонет бродяга.

От него еще и перегаром несет.

– Попробуйте встать.

Делаю пару шагов назад, чтобы не дай бог не задеть шубой его потертое зловонное пальто.

– Все равно на ногу наступить не смогу.

Перехожу на сухой деловой тон:

– Месье, вам нельзя здесь лежать, Портье занят, в холле безлюдно, на улице Монж тоже никого, кроме проливного дождя. Как мы с этим типом столкнулись в дверях, никто не видел.

Он морщится:

– Скорее всего, я сломал ногу.

– Ничего подобного, просто подвернули. И Питье-Сальпетриер [77] Больница Питье-Сальпетриер – старинная парижская больница, расположенная в XIII округе, ее название – в переводе «склад селитры» – унаследовано от пороховой фабрики, на месте которой при Людовике XIV возвели сначала только больницу, потом пристроили к ней тюрьму для проституток. Ко времени революции 1789 г. это была крупнейшая богадельня мира – 10 000 пациентов и 300 арестанток. Сейчас это занимающий большую территорию университетский больничный комплекс. совсем рядом.

– Я не в состоянии идти, ну и как, по-вашему, мне туда добраться? Лететь по воздуху? – ворчит бродяга.

Он уже меня бесит. Сириан терпеть не может, когда я опаздываю.

– Послушайте, я сейчас вызову «скорую помощь», и вас отвезут в больницу

– Хорошо. Я подожду под крышей, в гостинице, где сухо.

Мотаю головой. Меня тошнит от того, какой он грязный.

– Нет, месье, это категорически запрещено, гостиничный холл – отнюдь не место общего пользования. По соседству есть ресторан, он сегодня закрыт, подождете под навесом.

– Лучше попрошу там, внутри, в гостинице, чтобы мне разрешили погреться, я замерз!

– Вам откажут, я точно знаю. Вставайте!

Он поднимается и стоит у двери на одной ноге, напоминая особо крупного раненого журавля. Глаза у него голубые, взгляд пронизывает насквозь, чувствую себя неуютно. Черты лица за неопрятной черной бородой разглядеть трудно, но вроде он был вполне хорош собой, когда еще не пал так низко. Он еле ковыляет к ресторану. Лезу в сумку, достаю две купюры – десять евро и пять, догоняю:

– Держите.

– Я ничего у вас не просил, – говорит он и берет деньги.

– Это чтобы доехать до больницы на такси.

– Никто не согласится меня туда везти, чересчур близко.

Никто не согласится, потому что ты чересчур грязен. Мой красный «фиат-500» с откидным верхом стоит на той стороне улицы, но не может быть и речи, чтобы этот вонючий скунс перемазал мне сиденье.

– Чувствую себя таким одиноким, – вздыхает он. – Раньше у меня была собака, не знаю, что с ней сталось, когда я попал в лазарет. Может, машина сбила, может, украли, чтобы продать на эти жуткие опыты…

Ненавижу собак и клиентов, которые, вляпавшись на улице в собачье дерьмо, сразу же идут в мою гостиницу и топчут полы.

– Собаки гадят на тротуарах, и у них полно блох. Но если вы были в каком-то «лазарете», значит, нога болит не из-за того, что упали? Смеетесь надо мной, что ли?

– Нет, мадам, нога была ни при чем, я лежал в кардиологии, у меня сердце стучит как барабан. Они хотели разрезать мне грудь и его оттуда достать, но я им сказал: руки прочь! Только приступы после этого стали еще чаще. Тут вот, к примеру, ка-а-ак сожмет… Ох, прямо сейчас… – Он меняется в лице и прижимает правую руку к левой стороне груди. – Клянусь, дышать не могу, совсем!

Он опирается на стену и сползает по ней. Отступаю на шаг, снова лезу в сумку.

– Нисколько вам больше не верю, но берите еще десять евро и позвольте мне наконец уйти. У меня важная встреча. Вы не против?

– Ох, совсем плохо с сердцем, так и скачет, я боюсь. Не оставляйте меня одного!

Тоже придумал: изображает из себя растерянного ребеночка, только не на ту напал. Сую ему в руку купюру.

– Я не врач, месье. Обещаю позвонить в полицию, чтобы прислали к вам «скорую помощь», они приезжают быстро.

Разворачиваюсь и перехожу на другую сторону. Оглядываюсь, убеждаюсь, что он не плетется за мной. Сажусь в машину, запираю все двери, отъезжаю и сворачиваю в первую же улицу направо. Останавливаюсь у ворот, протираю руки влажной салфеткой и набираю номер экстренного вызова.

– Вы позвонили в полицию, не вешайте трубку, вам ответят.

– Добрый вечер, только что на улице Монж мужчине стало плохо. Я увидела это из окна автобуса, направьте к нему «скорую помощь».

Даю адрес ресторана и отключаюсь. Никто не станет меня преследовать за то, что оставила человека в опасности, я ведь звоню из автобуса.

Еду к «Молитору», совесть моя чиста. В полицию позвонила, этот тип не мой клиент, не живет в моем отеле, возможно, он пьян, наверняка вшивый и блохастый. В конце концов, я не из Армии спасения, пусть скажет спасибо, что расщедрилась на двадцать пять евро. Пожалуй, не буду рассказывать об этом Сириану. Мы чудесно проведем вечер, время для нас остановится, мы станем ворковать, как настоящие влюбленные, но соблюдая при этом установленные два года назад, когда только начали встречаться, правила – запрет на разговоры о моем отеле, запрет на разговоры о его жене, детях и родителях. Для нас существуем только мы, никто и ничто кроме.

Красный «фиат-500» с откидным верхом сворачивает за угол. Я выжидаю пять минут, потом встаю, смотрю на свое отражение в витрине. Ей-богу, сам бы себя не узнал с этой дремучей бородой. Быстро линяю с улицы, где отель, достаю из кармана желтый пакет для медицинских отходов, снимаю с себя драное грязное пальто, от которого воняет помойкой, запихиваю его в пакет, протираю руки гелем-антисептиком. Это жуткое пальтецо я купил у одного клошара, который попал в мою неврологию с экстрадуральной гематомой. Поступил он к нам в отделение едва живым, замерзшим до полусмерти, а ушел на своих ногах в теплом пальто, которое я ему подарил. Старшая сестра, узнав о нашей сделке, решила, что я свихнулся.

Вхожу в кафе чуть ниже по улице, вижу через окно, как мчится к «месту происшествия» фургон с сиреной и мигалками на крыше. Улыбаюсь завсегдатаям, торчащим у стойки, протягиваю бармену двадцать пять евро:

– Налейте выпить всем этим господам, я угощаю!