Лоррен Фуше - Между небом и тобой

Ее слова в голове не укладываются. Моя младшая дочь напоролась грудью на острый сучок, а моя старшая не дала ей умереть от кровопотери. Дышать становится нечем. Мне сейчас же надо в больницу. Я бы отдал жизнь за моих девочек. Если бы я не сбежал с Груа, если бы не захотел избавиться от своей доли в наследстве, Шарлотта не могла бы сегодня пойти туда, куда пошла. Я наказан.

– Жо всем там заправляет. Я люблю тебя, – говорит Маэль.

Мне это почему-то совсем не удивительно.

– И я тебя люблю, – слышу свой срывающийся от волнения голос и отсоединяюсь.

Наша любовь с годами никуда не делась, но Маэль – морская рыба, а я пресноводная, мы не можем плавать в одном водоеме.

– Альбена звонила? – спрашивает сестра.

– Нет, Маэль. Шарлотта ранена, тяжело, опасно. Вертолет везет ее в больницу.

Мою малышку прооперируют, потом будут лечить, ее спасут. Я брошу работу на столько времени, на сколько понадобится, чихал я на работу, я должен быть рядом с моей девочкой. Она выздоровеет, ни о чем другом и думать не хочу.

Ну я и набегалась, чтобы все устроить. Я молодец, теперь все о’кей. Вертолет благополучно сел. Старшая сестра раненой девочки все время транспортировки придавливала компресс и не давала открыться кровотечению, я похвалила ее за находчивость и выдержку, объяснила, что я анестезиолог и что прошу ее продержаться еще немножко. Ей придется идти с нами в оперблок, все так же зажимая пальцами рану. У входа в операционную на нее надели бахилы. На приемный покой мы не стали тратить время, отправились прямо сюда – здесь сделаем анализы, включая группу крови, и срочное ЭХО.

Старшая сестра дрожит от страха и волнения, кудряшки приклеились к мокрому лбу. Улыбаюсь ей, чтобы подбодрить. Оперблок – тяжелое зрелище для ребенка: в огромном помещении собачий холод, полно людей в халатах, масках и чепчиках, полно всяких кабелей и странных машин, которые то и дело пищат. Младшую девочку кладут на операционный стол, освещенный специальными лампами, которые не дают теней. Думаю о своих трех дочках, они сейчас дома, они в безопасности, нет, нет, нельзя сейчас о них думать, надо сосредоточиться на пациентке. Ей повезло: она попала в руки Клода, а он где только не побывал, чего только не видел, и ничем его не испугаешь. Клод предполагает левостороннюю торактомию: она позволит, во-первых, открыть перикард и выпустить кровь, которая сейчас давит на сердце, а во-вторых, быстро зашить рану, не упуская при этом из внимания коронарных артерий, чтобы, не дай бог, не пришить и их тоже.

Клод, в зеленом костюме, пилотке и бахилах, тщательно вычищает ногти, моет с мылом руки до локтей, потом споласкивает, сушит, дезинфицирует водно-спиртовым раствором и идет, стараясь ни до чего не дотронуться, в операционную. Здесь хирургическая сестра помогает ему надеть стерильный халат, подает перчатки, и он вдевает в них руки, не коснувшись внешней стороны, потом сестра завязывает тесемки его халата на спине… Ну все, Клод готов.

А я готовлю свою маленькую пациентку – шепчу ей на ушко, что не надо бояться, все будет отлично, говорю, чтобы не обращала внимания на шум и суету вокруг, глажу по щеке, прикладываю к ее лицу кислородную маску.

Хирург дает мне сигнал: начали! Старшей девочке больше не надо зажимать ранку, а надо, ничего не задев, отойти от стола. Она переспрашивает, правильно ли поняла, что ее роль сыграна, и тихонько убирает руку с груди младшей. Санитарка выводит маленькую героиню в наш предбанник – туда, где моют руки хирурги, – и помогает смыть кровь.

А у нас все закипает. По просьбе Клода быстро делаю две инъекции, малышка-пациентка засыпает, ввожу трубку ей в трахею, интубация проходит нормально, Клод протирает девочке кожу на груди антисептиком, сестра ограничивает стерильными пеленками операционное поле. Едва я успеваю включить респиратор, хирург уже берется за дело. Ставит между ребрами ребенка расширитель, крови при этом, слава тебе господи, появляется меньше, чем можно было бы опасаться, за это «меньше», конечно, спасибо старшей сестре, но все-таки кровь есть, и ее отсасывают – слышен характерный чмокающий звук. По ходу операции Клод комментирует все, что видит и что делает:

– Перикард разгружен.

– Ранка небольшая, два на три сантиметра.

– Отлично, геморрагия под контролем.

– Легкое не задето.

– Как она там?

Отвечаю:

– Давление поднимается, но все-таки я перелью кровь – ту, что мы запасли.

Пока готовили стол, мой ассистент взял у ребенка кровь для анализа. Как говорится, лучше перебдеть, чем недобдеть, и я попросила еще до того, как придут результаты, запасти несколько пакетов крови нулевой группы с положительным резусом, она подходит всем. Сама по себе работа хирурга – это примерно час, не больше, но организм подвергся серьезному шоку, мало ли что. Слежу за гемодинамикой, постоянно измеряю давление с помощью катетера, введенного в артерию на запястье. Считаю, что девочку не надо будить, пусть поспит, а я прослежу за свертыванием крови, продолжу переливания, согрею ее, пусть сердце отдохнет до тех пор, пока мы не будем точно знать, что никаких осложнений с его стороны, равно как и со стороны почек или легких нет, пока я не увижу, что больше совсем не кровит. В течение суток точно разбужу. Ну надеюсь, надеюсь.

Быть врачом трудно, потому что мы постоянно на грани: с одной стороны – спасаем пациента, с другой – должны быть всегда готовы к смерти. Мы защищаем, оберегаем людей, но нам известен прогноз на будущее – и наше собственное, и наших близких.

Приходит хирург, который оперировал Шарлотту, его зовут Клод. Объясняет, что у нашей с тобой внучки, Лу, была колотая рана верхушки сердца с выходом в грудную полость близ мечевидного отростка и проникающее ранение диафрагмы. Перевожу для Сириана и Альбены его слова на человеческий язык, потому что того, которым мы, врачи, пользуемся, общаясь друг с другом, нормальные люди не понимают. Клод перечисляет все свои действия во время операции и возможные осложнения. Опять перевожу и думаю про себя: вот молодчина этот Клод! Он ведь не кардиолог, не сосудистый хирург, но он – старой школы, у него большой опыт, и он участвовал в гуманитарных миссиях, это тоже важно. Если бы на его месте был какой-нибудь зеленый юнец, тот бы испугался и перевез Шарлотту в специализированный стационар, потеряв драгоценное время, а Клод, хоть и специалист в общей хирургии, не спасовал, открыл грудную клетку, чтобы зашить кровоточащую верхушку сердца. Самую верхушку. Ах, как повезло Шарлотте, как ей сказочно повезло: легкое оказалось не задето!

– Моя дочь жива? – спрашивает Альбена, она белее мела.

– Да, мадам, – мягко отвечает хирург.