Лоррен Фуше - Между небом и тобой

Вышел погулять вдоль берега с Бертраном, Жаном-Люком и Мари-Кристиной, возвращаюсь домой и вижу, что вы с Помм обварились: у тебя обварены руки, у девочки – лицо. Помм, умница, сообразила сразу же полить ваши ожоги холодной водой, а вот о противоожоговом креме не вспомнила. Приношу из аптечки биафин, щедро вас обеих им мажу, благодарю Бога за то, что все обошлось. Ведь могло быть куда хуже! Беру офтальмоскоп, смотрю глаз Помм, бинтую тебе руки, даю вам обеим анальгетик. Страшно зол на Трибора, кота, который, как выяснилось, был во всем виноват, ругаю его последними словами, оскорбленный кот отворачивается и уходит.

Следующей ночью просыпаюсь от непонятного шума, машинально протягиваю руку к тебе, тебя нет, постель с твоей стороны холодная. Бегу искать тебя по спящему дому и нахожу в своем кабинете. Ты сидишь в моем кресле, на тебе ночная сорочка, ты дрожишь, в руках у тебя – мое охотничье ружье. Рядом, на письменном столе, – открытая коробка с патронами. Дуло «верне-каррона» приставлено к твоей груди.

– Что ты здесь делаешь, Лу?

– Кто вы такой?

Сердце сжимает ледяная рука.

– Лу, положи ружье.

– Не подходите!

– Лу, это же я, Жо. Я твой муж.

– Предупреждаю: ружье заряжено!

Голос узнать невозможно, настолько он низкий, и ясно, что ты насмерть перепугана.

– Умоляю тебя, любимая…

Иду к тебе – и тут происходит невообразимое: ты поворачиваешь ружье и целишься в меня. Застываю на месте.

– Эй! Осторожнее!

По твоей щеке скатывается слезинка, но оружие ты держишь крепко, бинты стесняют твои движения, но указательный палец в двух миллиметрах от спускового крючка. Если ты выстрелишь с этой позиции, пуля попадет мне в грудную клетку и разорвет сердце в клочья. Если чуть опустишь дуло, попадешь в брюшину, меня отвезут на вертолете в Лорьян, мной займется тамошний хирург, и, вполне возможно, я умру на операционном столе. Впрочем, есть шанс, что пуля угодит в спинной мозг, я проведу остаток жизни в инвалидной коляске, тогда я приспособлюсь и буду устраивать гонки с Сарой…

В душе паника, но я тебе улыбаюсь, и тут происходит еще одна неожиданность: ты снова включаешься, твои нейроны возвращаются к работе, мозг начинает функционировать нормально, память тоже становится на правильный путь…

Я шепчу очень нежно:

– Лу…

В твоем взгляде все такой же страх, ты смотришь на ружье, на свои обваренные руки, на коробку с патронами – и обнаруживаешь под прицелом меня. И мгновенно поднимаешь дуло к потолку.

Осторожно забираю у тебя оружие, достаю патрон.

– Я совсем потеряла голову, Жо, да?

Пытаюсь шутить:

– Ну я-то потерял голову в ту минуту, когда увидел тебя впервые, и, знаешь, так и не нашел.

– Это не Трибор опрокинул турку, Жо, это я.

Тупо на нее смотрю.

– Да, да, ты все правильно расслышал. Я чуть не оставила Помм слепой на всю жизнь, бализки, я не узнала свою собственную внучку. Я испугалась ее и хотела оттолкнуть.

– Не понял. Ты спала и она тебя напугала?

– Даже и не думала спать. У меня черные дыры в памяти, у меня там провалы, бездны. Стоит оказаться в такой дыре, и я уже не знаю, ни кто я сама, ни куда меня занесло. Потому и ружье взяла. Потому что боялась сделать с вами страшное, непоправимое.

Сажусь рядом с тобой, и ты прижимаешься к моему плечу.

– Тебе проведут обследование, тебя вылечат, тебя…

– Ты не умеешь врать, любимый. Я ведь жена врача, и тебе не удастся меня провести. Я тысячу раз слышала, как ты говорил о пациентах: «К сожалению, дело плохо, там уже ничего не исправишь». Или: «Не хотел бы я быть на месте ее близких». Я же не за себя боюсь, а за вас!

– Но я здесь, рядом. И я всегда тебе помогу.

– Это может со мной случиться неизвестно когда и неизвестно где: за рулем, на улице, на кухне у плиты с включенным газом, в лодке…

– Я ни на минуту не оставлю тебя одну.

– Ты мне не нянька и не сиделка. Я хотела покончить с собой красиво, для того и взяла ружье. И тут на меня нашло. Скажи, я целилась в тебя? – Ты в ужасе хватаешься за голову и – из-за того, что руки забинтованы, – становишься похожа на зайчонка. Такой милый сумасшедший зайка… – Я чуть тебя не убила?

Ты не плачешь, ты уже понимаешь, что слезами тут не помочь, понимаешь, что забрела в жуткое место, в болото, где станешь с каждым днем увязать все больше и куда мне нет доступа, как бы мы ни любили друг друга.

– Вдруг ночью, когда ты будешь спать рядом, я тебя не узнаю, забуду, кто ты?

– Ну и что? Я сейчас спрячу ружье, и ты его больше не найдешь.

– Опасно не только оружие, бализки, опасен кипяток, опасен газ, опасны ножницы, ножи, огонь…

– Успокойся, любимая.

– Спящий боксер-тяжеловес так же уязвим, как крохотный муравей. И есть же не только ты! Есть Помм, есть Маэль… Приезжают Шарлотта, Сириан и Альбена. И Сара! Я не хочу в один прекрасный день очнуться и узнать, что убила или ранила кого-то из вас.

– Такого не случится, – говорю я.

– Хочешь доказать, что ты меня любишь по-прежнему? Отдай мне ружье.

– Ни за что.

– Хорошо, проблему можно решить иначе.

– Разумеется. Ты будешь лечиться и…

– Не рассказывай мне сказок, ладно? Слишком поздно. Ладно, так и быть, я доживу свой век, но при одном условии.

– Каком?

Ты смотришь мне прямо в глаза и произносишь два слова, которые не должны были бы иметь к тебе отношения в твои пятьдесят шесть:

– Дом престарелых.

Восемь месяцев назад ты хотела покончить с собой, Лу, а я убил тебя, не дав тебе это сделать. Я выбрал, как мне казалось, меньшее из зол. У тебя поехала крыша, и ты перебралась под крышу дома престарелых. Мы с друзьями основали Общество помощи женам отсутствующих мужей, но тебе я не помог.

Сегодня на твоем нотариусе пуловер без крокодила, такой же розовый, как «жозеф» у меня на плечах. Сразу перехожу к главному, говорю ему:

– Мои дети счастливы.

Он открывает ящик стола, достает бутылочку, протягивает мне. Кладу ее в карман куртки.

Такси останавливается перед морским вокзалом. С утра у меня в голове поет и поет Жан-Луи Обер. Поет Alter ego. Я и сам бормочу себе под нос эту песню, пока иду к погрузочной площадке, с которой машины въезжают на паром.

Напеваю: «И жизни мне недостает, и времени недостает, и так недостает тебя, мой alter ego…» Здороваюсь с водителями грузовиков, с матросами. Спрашиваю, нет ли у кого-нибудь пассатижей. Мне тут же их протягивают.

Сажусь в сторонке на камень, ударяю пассатижами по пробке, сургуч раскалывается, на землю падают кроваво-красные обломки. Вынимаю пробку и сразу же прижимаю к уху горлышко бутылки. И вспоминаю… слышу твой голос, он ласкает мне щеку, эхо твоих слов уносит ветер, но я могу поклясться, что ты сказала мне, секунду назад сказала, что меня любишь.