Лоррен Фуше - Между небом и тобой

Внутри два листка бумаги: наш договор и твое письмо. Пытаюсь их вытащить, но не могу, пальцы слишком толстые. Я мог бы разбить бутылку о камень, но не хочу: и сам, наверное, поранился бы, а уж дети и собаки, которые тут бегают, точно порезались бы осколками стекла.

Лезу в карман за очками – и не нахожу.

– Ах ты черт!

Забыл очки на острове. Ты была зорче сокола, а я без очков никуда не гожусь. Я старею и буду стареть, а у тебя не появится ни единой морщинки. Я скоро стану дряхлым вдовцом, а ты так и останешься молодой покойницей. Если я проживу еще двадцать лет, окажется, что я по возрасту мог бы быть твоим отцом. Танталовы муки – держать в кармане твои слова и не иметь возможности ни достать их оттуда, ни прочесть. Закрываю глаза и возвращаюсь на десять лет назад, в вечер летнего солнцестояния, в тот вечер…

– За любовь! – сказал я, глядя тебе в глаза в вечер летнего солнцестояния на пляже Гран-Сабль.

– Так и смотри мне в глаза, пока пьешь, Жо, а то ведь семь лет без секса!

Под угрозой повиновался. Ты попросила вспомнить какую-нибудь подходящую к этой минуте песню. Я напел, чуть-чуть переиначив текст: «Остров между небом и тобой, остров только мой и только твой…» – а ты мне ответила: «Давай воспевай жизнь, как будто завтра умрешь!» Ты была грустная – только что умер твой дед, чудесный теплый человек, умница, он был сражен старческой деменцией, сопровождавшейся дикой агрессией. Ты сердилась на его врачей, ты обвиняла моих коллег в том, что чересчур рьяно его лечили. И вдруг произнесла серьезнее не бывает:

– Мне бы хотелось быть уверенной, что всегда и во всем могу на тебя рассчитывать, Жо.

– Без «бы», бализки! Ты всегда и во всем можешь на меня рассчитывать. Я бы жизнь за тебя отдал!

– А если бы надо было взять? Ты сражаешься за своих пациентов до последнего… Я хочу, чтобы ты поклялся спасти меня, если когда-нибудь это будет необходимо, если я стану как дедушка.

– От чего или от кого спасти? От песчаной блохи, которая вот-вот вопьется тебе в лодыжку?

Ты вскрикиваешь и поджимаешь ноги.

– Ты умеешь лечить людей, Жо, ты знаешь, как положить конец их страданиям, ты когда-то сделал укол человеку без головы.

Я был тогда совсем молодым интерном, работал в «скорой». Я только что впервые принял роды на дому и был вне себя от радости. Сразу же поступил следующий вызов, и я очутился перед машиной, водитель которой, старик, забыл пристегнуться, и ему буквально снесло голову. Остался только рот – и ничего над ним, ни носа, ни глаз, ни волос. Череп разлетелся вдребезги, куски мозга приклеились к ветровому стеклу, но сердце билось, хоть и беспорядочно. Живот был продавлен, ноги раздроблены, но руки держались за баранку. Он был страстным курильщиком и большим пьяницей, так что его органы никому бы не могли послужить. Жену его, очень похожую на мою бабушку, извлекли из машины, у нее был шок, она медленно из этого шока выходила и все время повторяла: «Как мой муж? Он не протрезвел и заснул за рулем. Как мой муж?..» Я не хотел, чтобы у нее сохранилось жуткое воспоминание о растерзанном старике без лица и без ног, увешанном приборами, которые пищат, создавая иллюзию жизни. Зрелище было невыносимое, и я ввел ему ампулу препарата, от которого через несколько секунд сердце его остановилось. Теоретически я его убил. Я убил мертвеца, пользовавшегося в тот момент временной отсрочкой, убил, остановил фибрилляцию в грудной клетке. И рассказал тебе об этом в тот же вечер, после чего напился, но не сел за руль. Напился дома, в полной безопасности, в твоих объятиях. Я никогда никому об этом не рассказывал, только тебе.

– Я не горжусь своим поступком, хотя и не жалею о нем. А при чем тут это?

– Мы счастливы с тобой, бализки, но кто знает, какое будущее нам уготовано? Если у меня обнаружится смертельная болезнь и будет так плохо, что лучше уж подохнуть, если я превращусь в слюнявый овощ и на меня будут накатывать приступы бешенства… пообещай, что поможешь мне уйти.

– С ума сошла?

– Да. По тебе как сходила, так и схожу до сих пор. И клянусь, что сделаю то же самое, если ты меня об этом попросишь. Если не попросишь, буду преданной сиделкой в бельишке из секс-шопа, буду истово ухаживать за тобой до твоего последнего часа. Но мне противна мысль, что я могу годами медленно тлеть и не помнить, как я тебя люблю.

– Я врач, Лу, я спасаю людей, а не убиваю их. А тот человек, о котором ты вспомнила, был обречен, он уже практически был мертвецом. И я обещаю: если, не дай бог, увижу тебя в таком состоянии, как он, обещаю остановить твое сердце. Так тебя устраивает?

Ты яростно замотала головой – нет, так тебя не устраивало. Твой дедушка, единственный из всей семьи, кто рассказывал тебе о матери, по твоему мнению, не заслужил доставшейся ему участи, не должен был стать таким, каким стал. Но я понапрасну взывал к твоему разуму:

– Но зачем тебе заботиться об этом в сорок шесть лет?

Мы тогда допоздна засиделись у моря, прижавшись друг к другу Чайка прикончила наши бутерброды. Ты настаивала. Ты приводила веские аргументы. В конце концов ты расплакалась. И я сдался, решив, что мы поговорим об этом позже, что сейчас все дело в твоем настроении, что согласие ни к чему меня не обяжет… Ты подарила мне незабываемый, волшебный поцелуй, «поцелуй имени 21 июня», потом вынула из кармана листок бумаги и написала на нем: Мы, нижеподписавшиеся, Жо и Лу, будучи в здравом уме и твердой памяти, заключаем сегодня этот договор о том, что в случае необходимости безотлагательно поможем друг другу освободиться. Поставила дату, подписала, я тоже – чтобы осушить твои слезы. Ты навернула листок с договором на палец и засунула рулончик в пустую бутылку. Потом приблизила губы к горлышку, что-то – я не слышал что – туда, в бутылку, прошептала, потом сцарапала ногтем последние буквы с этикетки, чтобы осталось только начало слова. «Мерси».

Солнце проливает с неба лучи света на почтовик, на яхты, на рыбаков, на причал и людей на нем, на машины, на собак, на чаек. Сара одолжила мне айпод, и я всю дорогу слушал музыку из альбома Дидье Скибана «Остров Молен», она мне помогала. Вынимаю наушники, спускаюсь по трапу, бутылка оттягивает карман.

– Эй, Систоль! Папа!

Оборачиваюсь. Дети пришли меня встречать. Занимаем столик на террасе «Стоянки», заказываем мюскаде. Соаз приносит три рюмки. Вынимаю из кармана бутылку, внутри которой ты – будто джинн. Слова, которые ты прошептала туда, внутрь, теперь и в моем сердце.

– Мне не удалось вытащить письмо вашей мамы.