Элисон Скотч - Теория противоположностей

– Валяй, фиг с ним, – говорит Никки.

– Фиг с ним, – говорю я.

– Фиг с ним, – повторяет Шон; это совсем не тот белый флаг, который я надеялась увидеть.

Я хватаю сумочку и бегу в коридор, потом к двери. Она хлопает за моей спиной, щелкает задвижка, и вот я уже жду, когда придет лифт и заберет меня отсюда, но вместе с тем пытаюсь набраться смелости, чтобы вернуться и попросить прощения. Считаю про себя до двадцати.

Если лифт придет раньше, чем я успею досчитать, я поеду к Ванессе. Если нет – вернусь домой.

Я не успеваю дойти даже до одиннадцати. Дверь открывается, и я вхожу в лифт. Вселенная дала мне знак. Я просто ее слушаюсь.

Таксист высаживает меня как раз у Бруклинского моста, на котором висит огромный баннер: «Рискни изменить свою жизнь». Жирные ярко-красные буквы смотрят на меня как неизбежность; пешеходы останавливаются, глазеют и, может быть, думают, смогут ли они рискнуть и начать новую жизнь. Возможно, все так просто, и девушка слева подумает – рискну! – и наконец встретит парня, который перезвонит ей после секса. Может быть, это ответ на все вопросы, и толстый парень рядом с девушкой подумает – рискну! – и перестанет уплетать эклеры после полуночи, и сбросит десять килограммов, которые, по его мнению, мешают ему жить.

Я всматриваюсь и тут же вижу Ванессу, готовую к прыжку. Она немного медлит, и я знаю – она старается побороть страх; потом закрывает глаза, считает до трех и бросается вниз. Я слышу ее визг, а потом вопль: «Черт возьми, это офигенно!» Я смотрю, как она летит, парит, плывет вниз. Толпа взрывается нестройными аплодисментами, Ванесса в ответ поднимает вверх кулак. Потом дергается и хохочет, как гиена.

Я стою и смотрю на нее; сердце колотится в моем горле, дыхание становится резким и прерывистым, и я начинаю плакать. Я завидую ее смелости, ее прыжку. Я завидую тому, чего никогда не смогу.

Когда Ванессу на канате тянут наверх, она видит меня, даже из положения вверх тормашками, и вопит:

– Уилла Чендлер-Голден! Теперь ты рискни!

И мы обе смеемся, потому что знаем – я не рискну.

Ванесса убеждает меня пойти домой пешком, хотя придется тащиться больше пяти миль, а июльская аномальная жара по-прежнему не спадает. Я насквозь промокла; закручиваю волосы в узел, оттягиваю майку, чтобы не липла к груди, но уже поздно; маленькие пятна пота просочились сквозь нее.

– Скажи Ханне, чтоб прыгнула с тарзанки. Ее мозг просто взорвется!

Мы идем через Чайна-таун, слишком уж оживленный для воскресного утра. В окнах висят цыплята гриль, продавцы торгуют поддельными сумочками, туристы толкаются и пихаются, расчищая себе путь. Ванесса почти парит, все еще находясь под действием адреналина от прыжка. Кто-то пытается всучить мне фальшивый «Ролекс»; в ответ я корчу рожу и говорю Ванессе:

– С чего это я буду убеждать Ханну прыгать с тарзанки? Я с ней, скорее всего, больше и не увижусь.

– Потому что это совсем как кокаин, только без вреда для здоровья. И почему ты так уверена? Никогда не знаешь, что ждет впереди. Не надо сжигать мосты.

– Лучше уж с них прыгать?

– Очень смело! – говорит она.

Мы движемся на север, от Маленькой Италии к Сохо – демографическая ситуация меняется с каждым кварталом. На углу Бродвея и Хаустон-стрит открылась новая студия йоги – «Йогаголики», и ее окружила толпа тощих женщин в черных капри и костюмах для фитнеса от «Лулулемон». Они надевают черные очки и строят планы на поздний завтрак. Мы с Ванессой останавливаемся за углом, бок о бок с этой стайкой; самая высокая и тощая из них говорит:

– Господи, разве Оливер не лучший в мире тренер? Я балдею от его пранаямы!

Загорается зеленый, и они движутся вперед, хихикая и сплетничая. Они кажутся счастливыми, но как знать – может быть, они все, как Райна, сидят на антидепрессантах.

– Странно, – говорю я. – Тренера по йоге зовут Оливер. Ты знаешь много тренеров по йоге, которых зовут Оливер?

– А твой брат разве не в Индии? Я читала его «Твиттер» на прошлой неделе…

– Самый знаменитый в мире тренер по йоге зависим от «Твиттера». Глупо, – замечаю я довольно злобно. Ванесса хмурит брови.

– Даже если Оливер ведет себя глупо, ни к чему злиться на него так, будто он кому-то вредит.

– Ты права, – признаю я. Кровь приливает к щекам. – Просто у меня черная полоса в жизни, – и я рассказываю ей про Никки, и про любовницу отца, и про отвратительную яичницу Шона, и отвратительный кофе, и отвратительное слово «чувак». Не говоря уже о нашей ссоре, свидетельницей которой она была. – Мы с Шоном не ругаемся, – говорю я. – То есть я хочу сказать, у нас нет разлада в отношениях.

– А мне кажется, есть.

Я готова съездить ей по физиономии – потому что она права! – но вместо этого мычу:

– Ну… не знаю.

Она отвечает:

– Надо знать. Знания еще никого не убили.

Я парирую:

– Все же не стоило бы рисковать. Есть много других способов умереть.

– Конечно, есть. Но этот я не стала бы принимать во внимание.

Оливер Чендлер

Йог, жизнелюб, натуралист, веган, ученик, учитель, странник, ценитель прекрасного. Намасте! [11]

Подписки:121

Подписчики: 104 523

Виньяса в «Йогаголиках» прошла офигенно! Спасибо, дамы, что раскрыли свое «ом!» (час назад).

Райна Чендлер-Фарли: Серьезно? Ты в Нью-Йорке, и я вот так об этом узнала? (три часа назад).

Синдром смены часовых поясов? Вам поможет зеленый смузи от компании «Джусриффик». Спасибо, «Джусриффик»! twitterphoto.com/oc.1842.

@умничка: Одна птичка мне напела – ты скоро будешь в городе! Сообщи (два дня назад).

@малышка_Элли: Ух ты! Жду не дождусь! Как в старые добрые времена! Будешь в «Бальтазаре» на этой неделе? (два дня назад).

Мы остаемся наедине с вселенной, когда позволяем вселенной остаться наедине с нами (три дня назад).

Иногда плохие новости – на самом деле хорошие. Просто нужно копнуть глубже. Респект моим фанатам! (пять дней назад).

Впитывайте, что вам говорят . Слушайте и услышите (неделю назад).

– Очевидно, он в Нью-Йорке, – говорит Ванесса, щелкая по экрану телефона.

– И, очевидно, все такой же засранец.

– Надо бы тебе завести «Твиттер», – предлагает она.

– Зачем? – отвечаю я. – Со мной не происходит ничего интересного.

Прошло два часа. Мы прошли пять миль. И вот я снова у дверей своей квартиры, но совсем не готова войти внутрь. Я знаю – ничего не изменится, если, войдя, я не найду в себе силы сказать: «Виноград». Чему быть, того не миновать – мы поругаемся (хотя мы никогда не ругаемся), наговорим друг другу гадостей (хотя мы никогда не говорим друг другу гадостей), будем без конца увиливать от честных ответов и все равно придем к тому, к чему должны прийти. Я верю в теории отца лишь наполовину, и это приводит к нежеланию действовать – зачем бороться, зачем говорить правду, если она ничего не значит. Может быть, сразу перенестись вперед, туда, где мы снова будем счастливы? Потому что, если мы должны быть счастливы, ничто не имеет значения.