Элисон Скотч - Теория противоположностей

– Ой, солнышко… – я беру его за руку.

– Вы верите в карму?

– Хм-м… – не знаю, что и сказать. – Сложный вопрос. Если ты имеешь в виду, не думаю ли я, что твой отец заслужил такую ужасную судьбу, – нет, конечно. Он был хорошим человеком. Дяде Шону он был… как брат. Дядя Шон рассказывал мне, как твой папа однажды взял его в поход, а ты же знаешь, что твой дядя не любит походы…

– Мы однажды ходили в поход с ночевкой, когда были в Пало-Альто, – перебивает Никки.

– Правда? – удивляюсь я и некоторое время молчу, но потом продолжаю разговор, потому что моя задача – помочь Никки, а не удивляться, какая пропасть образовалась между моим мужем и мной. – В общем… когда они ехали в лагерь, твой отец свернул с дороги, чтобы не задавить белку. Съехал в сторону и помял об дерево передний бампер. Дядя Шон испугался, стал проверять, целы ли кости и надо ли звонить в «неотложку», а первое, что сделал твой отец, – выпрыгнул из машины и пошел смотреть, все ли в порядке с белкой.

Я умолкаю. Надеюсь, это не очень глупая история. В моем пересказе она впрямь звучит глупо, хотя Шон в восхищении рассказывал мне ее снова и снова несколько недель подряд. Что Кайл – такой парень, который готов свернуть с дороги ради белочки. Шону тоже хотелось стать таким парнем, и, когда родился Никки, он понял, в чем дело, и нашел в себе силы сворачивать с дороги, если Никки грозила опасность, – а это с таким-то мальчишкой случалось нередко.

Никки, притихнув, шепчет:

– Я этого не знал, – глотает воздух, обдумывает. – Я пытаюсь все это понять. Ну там, Бог… и что Он хочет нам сказать… – Помолчав, продолжает: – Мне кажется, вот что главное у евреев.

Он запускает пальцы себе в волосы, и я внезапно понимаю – он больше не носит кипу.

– Это очень серьезные вопросы, – говорю я. – Я и сама пытаюсь найти на них ответ.

– Надо проще смотреть на вещи, как ваш папа, – говорит Никки. – На все есть свои причины, и в смерти моего отца есть какое-то огромное значение. Типа, я вырасту и стану президентом, потому что он умер. Но… это… я не хочу быть президентом. Все это дерьмо собачье. Я хочу, чтобы он в тот день пришел на работу на пять минут позже или опоздал на электричку. А президентом быть не хочу.

Он опускает глаза, рассматривает свои колени, но я вижу – по его щекам бегут слезы.

– Не знаю. Мне ведь только двенадцать, – он пожимает плечами, как бы извиняясь.

– Мне кажется, ты очень умный.

– Вовсе нет, – отвечает он. Я вздыхаю.

– Это тяжело признать: что случилось, того не изменить. Люди проводят всю жизнь, сожалея о своих ошибках. О тех самых пяти минутах.

– А вы о многом жалеете?

Я смеюсь и опускаю глаза.

– Я плохой пример для подражания. Я на хрен разрушила свою жизнь.

– Вы сказали «на хрен», – он ухмыляется.

– Мне кажется, ты уже достаточно взрослый, – говорю я, – что тут такого.

Он кивает, словно получил то, за чем пришел, и сползает с кровати, собираясь выйти из комнаты. Я уже собираюсь снова открыть ноутбук, но Никки, застыв в дверном проеме, грызет ноготь на большом пальце.

– Знаете, тетя Уилла, а у вас здорово получается заменять мне маму.

– Ничего подобного, – я хмурюсь.

– Получается, получается! Просто у вас нет времени это признать, потому что вы без конца во всем сомневаетесь.

Лежа в кровати, я снова высчитываю, задержка у меня или нет. Надо было, раз презерватив порвался, наутро принять таблетку, надо было обратиться к врачу, несмотря на нашу низкую фертильность – одно яичко, плохая матка, – и убедиться, что я не забеременела. Не то чтобы я не подумала о последствиях. Просто я не знала, чего хочу. Многого в жизни нельзя избежать, здесь я соглашусь с отцом. Не знаю, верю ли я в судьбу, но после отрицательных тестов из месяца в месяц я боялась окончательно убедиться, что верю. Тем более таким образом. Даже если сама не знала, чего хочу – Тео, Шона, ребенка.

Я перестала вести календарь менструаций с тех пор, как мы с Шоном оставили попытки, – сколько времени прошло? Восемь недель? Целая жизнь? Когда он сказал мне, что хочет свободы, когда составил список правил? У меня и так нерегулярный цикл, поэтому… не знаю. Почему я ничего не знаю? Вот Цилла Цукерберг знает все! Она, наверное, составила в Excel таблицу менструального цикла!

Может быть, она должна была начаться вчера. Или позавчера. А может, и завтра начнется. На следующий день рано утром иду в аптеку. Никки, сам того не зная, придал мне храбрости. Но хватит ли ее, чтобы допустить, что в этот раз все может быть другим – результат теста, моя уверенность в себе, сила духа? Я до сих пор не знаю, хочу ли стать матерью. В детстве мы все думаем, что, когда вырастем, обязательно женимся и заведем детей. Но что, если будет по-другому? Если мы не захотим? Как мы справимся с неловкостью, которую внесет в нашу жизнь это нежелание? Даже если мы сами признаем – материнство не для меня! – у окружающих останется так много вопросов! Почему? У нее проблемы со здоровьем? Физические? Психологические? Ее родители были чудовищами? У нее нет сердца? Почему эта женщина не хочет быть матерью, подарить другому человеку жизнь? Все это сложные вопросы, а я даже не смогла задать Тео простых. Увидев положительный тест, скажу ли я – В.А.У.? Откуда же мне знать? Но Олли убедил меня насчет ответственности и силы духа и был прав. Поэтому я покупаю в супермаркете два теста; если испугаюсь и порву один, у меня останется еще один. Такой подход все-таки говорит о моей ответственности, хотя и не слишком.

Так что я сижу на унитазе, спустив тренировочные штаны, и размышляю о судьбе, о том, как устроена Вселенная – и никто, ни мой отец, ни Ванесса, ни Пенджаб Шарма, главный соперник моего отца и лауреат Нобелевской премии, не в силах предсказать будущее. Есть некая неизбежность в слиянии яйцеклетки и сперматозоида, в случайности этого слияния, в невероятности того, что зигота растет внутри нас и становится новым человеком. Сейчас, когда я беззащитна в своем страхе и апатии, трудно сомневаться в словах моего отца, спрашивать, неизбежна ли неизбежность. Презерватив порвался. У него одно яичко. Моя репродуктивная система никуда не годится.

Пытаясь выиграть время, смотрю на пальцы ног, глажу ими плюшевый коврик в ванной Райны. Схожу на педикюр вне зависимости от результата. После суда над Олли. Порадую себя немного.

И, прежде чем потерять остатки мужества, прежде чем сила воли покинет меня окончательно, просовываю палочку между ног и мочусь.

Закончив, кладу тест на столешницу в ванной, сползаю по стене на пол и, как в те семь месяцев, когда я была частью Шиллы и ничего еще не изменилось, жду.

Что бы ни случилось, я не в силах изменить, не в силах повлиять на результат. Поэтому закрываю глаза и жду.