Гауте Хейволл - Язык огня

— Ты отлично справляешься, — сказал Ингеманн тихо, чтобы остальные не услышали.

Май 1978 года. Первое время я спал дома, потом мама возила меня до школы в Лаувсланнсмуэне и обратно. Это не больше километра, но я засыпал по дороге.

Случайный пожар никто не обсуждает. Его быстро забывают. Случилось, и все.

Но еще один?

Он случился всего через десять дней после первого. Загорелся старый сеновал Тённеса, находившийся в нескольких сотнях метров от бабушкиного дома. Я помню четыре камня, составлявших идеальный квадрат, но ни бабушка, ни дедушка не рассказывали мне в детстве, что там случилось.

Сеновал уже пылал, когда подъехала пожарная машина, виднелся только каркас, будто горящая паутина посреди пожара. В шланги быстро пустили воду, но спасать было уже нечего. Сигнализация сработала слишком поздно. Пришлось просто проконтролировать угасающий пожар.

Постепенно собралось много народу, все стояли лицом к чудовищному пламени. Новость распространилась сама собой, хотя была середина ночи. Вдоль дороги останавливалось все больше автомобилей. Люди выходили и тихо приближались к пожарищу. Стояли так близко, что огонь обжигал лица, почти никто не разговаривал, все просто стояли и смотрели. Было еще совсем темно, и зрелище отпугивало и притягивало одновременно. Через двадцать минут каркас обвалился, дождь искр полетел в небо, и пламя обрело новую, яростную жизнь. И тут кто-то засмеялся. В темноте было не разглядеть, кто именно.

Два пожара за десять дней. Что можно на это сказать?

На следующий день было 17 мая, День независимости. Он начался, как обычно, с богослужения в церкви, которая была набита битком, как всегда в этот день. Солнечный свет падал сквозь окно на алтарь с изображением Тайной вечери, в воздухе блестела пыль. Две карликовые березы были прикреплены к романским сводам, свежие ветви обрамляли кафедру. Службу вел Омланн. Он стоял в черном облачении и говорил о бревне, которое сплавляется по реке, помеченное и крестьянином, и хозяином. И даже в заводи, если оно туда попадает вместо намеченной цели, оно все еще помечено и даже оттуда еще может вернуться назад в верное русло и стать тем, для чего предназначено.

Ничего о пожарах. Конечно, нет. Тогда еще никто ничего не подозревал.

Потом всех приглашали на небольшую трапезу в узком подвальном помещении дома священника, где потолки были такими низкими, что приходилось наклоняться, входя в дверь. А позже все шли процессией три километра из Браннсволла мимо дома Кнюта Фригста, мимо старого медпункта на повороте, мимо дома Андерса и Агнес Фьелльсгорь, потом вдоль сверкающего озера Бурьванне, окруженного березами со свежей листвой, и до самой школы в Лаувланнсмуэне, где был поднят флаг и все старики сидели на солнце и ждали.

Мои родители тоже там были, а я лежал в глубокой коляске и спал. Процессия двигалась через пустошь в Лаувланнсмуэне, сначала знаменосец, потом духовой оркестр в красных униформах и цилиндрах, и тут я проснулся, а мама вынула меня из коляски, чтобы я посмотрел, откуда раздается музыка.

Вечером был праздник в доме поселковой администрации в Браннсволле. Бабушка и дедушка сидели в зале. И Альма с Ингеманном. Оста была вместе с мужем Сигурдом. И Ольга Динестёль сидела одна, в самом конце зала, около чугунной печи. Моих родителей там не было. Им надо было высыпаться, что вполне понятно, когда в доме двухмесячный малыш.

Сиверт Мэсель произнес вступительную речь, как всегда, уверенным голосом. Он стоял один на крошечном подиуме, за ним свисал настенный ковер. Все сидели тихо и торжественно, потому что его слова звучали весомо и значительно. Возможно, все думали о том, что он видел и слышал за те свои три года в концентрационном лагере Заксенхаузен. Потом все спели «Финсланн — село мое».

Пять строф. Тереза сидела у пианино, под самым подиумом.

В перерыве многие подходили к Ингеманну и спрашивали о пожарах. Два пожара за такое короткое время. Чтобы бы это могло значить? Ингеманн пожимал плечами. Они смотрели на него, а он на них. У него не было ответа. Он опускал взгляд.

Потом была еда, кофе и развлечения, и перед тем, как разойтись по домам, все встали и спели хорошо известную и любимую «Песню о родине».

Ночью все было тихо.

Новой пожарной машине пришлось немало поездить. После каждого выезда на пожар надо было заново готовить оборудование. Шланги надо сначала раскатать, чтобы они просохли на солнце, потом скатать обратно и закрепить на машине. Насосы следовало смазать и проверить, достаточно ли смазки вышло из смазочного шприца. За все это отвечал Ингеманн. Он раскатывал шланги на дороге перед пожарной частью, потом они лежали там несколько часов, после чего он заботливо скатывал их обратно. Работа эта занимала все утро, и он должен был щадить себя, иначе в груди начинало покалывать. В двенадцать часов он шел обедать. Даг все еще спал у себя в комнате, так что Ингеманн и Альма ели одни, в тишине.

После обеда Альма убирала со стола, а Ингеманн укладывался с газетой на диван в гостиной. Немного вздремнув, он снова шел к пожарной части.

Часть пожарного оборудования он выкрасил в белый цвет. Иначе в темноте легко было что-нибудь потерять. Поэтому он покрасил все канистры с бензином, принадлежавшие пожарной службе. Это были специальные канистры, разработанные немцами в период Первой мировой войны. У них было по две ручки, чтобы их могли нести два человека. Получалось быстрее и легче, что прекрасно подходило для пожарных. Теперь он снова достал ведро с кистями, размешал краску в банке. Он выставил канистры в ряд перед пожарной частью и, сидя на коленях, помечал их буквами ФПЧ тонкой черной кисточкой.

Занимаясь этой работой, он услышал шаги по гравию. Это Даг поднимался по дороге, пока не остановился перед Ингеманном, заслонив ему солнце.

— А вот и соня-засоня, — сказал Ингеманн и радостно рассмеялся.

Даг не ответил, только стоял и смотрел на руку отца, спокойно и точно выводящую кисточкой черные буквы. Когда отец закончил, Даг помог ему отнести канистры на место, и надо было еще загнать пожарную машину задним ходом в здание части. В этот день за руль сел Даг, а отец стоял и следил, чтобы машина ехала правильно. Он стоял в темноте в гараже, а машина медленно двигалась на него. Было так тесно, что его размазало бы по стене, не остановись машина вовремя. Он стоял совершенно спокойно, а машина все приближалась, и пространство наполнилось выхлопными газами. Наконец Даг остановился в метре от стены.

— Идеально! — крикнул Ингеманн.