Гауте Хейволл - Язык огня

Потом они, негромко разговаривая, поспешили домой. Они тоже в последнее время стали говорить тихо.

— Будем надеяться, это был последний пожар, — сказал Ингеманн.

— Да, будем надеяться, — ответил Даг.

— Я уже староват, чтобы тушить пожары, — сказал Ингеманн.

— Староват? — Даг остановился и посмотрел на отца. — Ты вовсе не староват. И в следующий раз ты тоже поедешь.

От последнего замечания Ингеманн содрогнулся, но промолчал. Просто покачал головой и улыбнулся сыну. Они уже дошли до дома и, войдя в прихожую, уловили запах фирменных котлет Альмы, отчего забыли про все на свете.

На следующую ночь все было спокойно.

Народ начал успокаиваться. Стали тушить на ночь свет, закрывали двери и укладывались спать в прохладных пижамах.

Только фонари на крыльце горели. Белые плафоны и мотыльки да прочие безымянные насекомые, которые слетались на их свет.

Воздух стал яснее, резче. Всего три градуса. Переполох у птиц, они летают в небе взад-вперед, словно забыв, где юг, а где север. Вода черная, блестящая, как разлитая нефть. Ближайшие дома четко отражаются в воде. Порой мне хочется, чтобы я отсюда никогда не уезжал. Никогда бы не переезжал в Осло, не учился бы, не становился писателем. Надо было остаться здесь, только здесь, посреди тихого пейзажа, мирных лесов, блестящих озер, среди белых домиков и красных амбаров, среди спокойных коров. Не нужно было уезжать от всего того, что я в глубине души так любил. Надо было остаться здесь и прожить другую жизнь.

Иногда меня охватывает чувство, будто я проживаю две параллельные жизни. Первая — простая, правильная, в которой совсем немного слов. Вторая, по всей видимости, настоящая, в ней я каждый день сижу и пишу. Первая жизнь пропадает, порой надолго, но время от времени она проявляется, и кажется, я вот-вот в нее вступлю и в любой момент смогу разглядеть настоящего себя.

И вот.

Через некоторое время становится слишком холодно сидеть у окна. Я увеличил температуру батарей, но это не спасает. В конце концов я встаю, достаю куртку и хорошенько в нее кутаюсь. Из окна я вижу место, где стоял дом Улава и Юханны, а чуть ниже по склону, рядом со старой почтой, стоит дом, который они снимали несколько месяцев, пока она не заболела, а он не попал в дом престарелых в Нуделанне. Пожар, наверное, отражался в воде. Зрелище, должно быть, впечатляющее.

Я перечитываю письмо Дага, медленно, обстоятельно, словно думаю, что смогу приблизиться к нему, если вчитаюсь достаточно внимательно. Будто покров загадочности вокруг него сплетен из этих слов.

Я пишу в записной книжке:

Кого мы видим, смотря на самих себя?

Вот в чем вопрос.

Помню один случай. Кажется, я учился в первом классе, во всяком случае, мне было лет семь или восемь. Я стоял перед классом и рассказывал какую-то историю. Не помню, что это была за история, но она была очень интересной, потому что захватила и меня, и остальных. Помню, как я подумал: «Остановись, не придумывай больше, хватит выдумок, скоро совсем заврешься, скоро тебе перестанут верить, они тебя раскусят, поймут, что ты врешь, и уйдут, а ты останешься тут один».

Но мне поверили. Меня не раскусили. Была полная тишина до самого конца истории, и еще несколько секунд после. А дальше раздалось: «Расскажи еще!»

Самое важное, пожалуй, случилось потом. Когда прозвенел звонок и все собрались выходить, меня задержала учительница. Ее звали Рут, и я ее очень любил. Она присела на корточки передо мной, а руки положила мне на плечи, будто я ударился лицом или как-то нехорошо себя повел. Я помню ее лицо, глаза, взгляд. «Откуда взялась эта история?» — спросила она. Она казалась взволнованной, и, чтобы не волновать ее еще больше, я пожал плечами и опустил глаза. Я не осмеливался сказать, что сам все выдумал. Что все это придумано прямо с ходу, что все вранье от начала и до конца. Я хотел вырваться из ее рук и совсем не знал, что ответить. Она продолжала пристально смотреть мне в глаза, и я пообещал себе, что больше никогда не буду рассказывать таких историй. Впервые я провинился и совершил нечто незаконное. Я ведь всегда был такой хороший, всегда все делал как надо. Теперь я не знал, что меня ждет. «Да ты выдумщик», — сказала Рут, глядя на меня с удивительной улыбкой. «Я больше так не буду», — выпалил я и почувствовал, как мерзкое чувство стыд зарождается у меня в животе и поднимается к груди, а потом и к лицу. Тут она меня отпустила, и я помчался к остальным, но ее слова меня не отпускали, от них было невозможно сбежать. Рут заронила их в мою душу, и потихоньку они начали там прорастать. Я был не такой, как все. Я был выдумщик. Мне казалось, по мне это видно. Это видно по глазам или даже написано на лбу. Я пообещал, что никогда больше не буду ничего выдумывать, я ведь хотел быть хорошим и делать все как надо и надеялся, что остальное пройдет само собой.

Был уже второй час, когда она оделась и спустилась на кухню. Поставила чайник на огонь и стала ждать, когда вскипит вода. Приготовив кофе, она достала чистую чашку из шкафа и села за кухонный стол на место Дага, оттуда открывался вид на равнину в сторону Брейволлена. Что-то в ней появилось, что-то легкое, совершенно невесомое, что никак не отпускало, не давало уснуть. Почти каждую ночь она лежала рядом с Ингеманном и подолгу смотрела в потолок. Слушала музыку, доносившуюся из комнаты Дага, и каждый раз, когда музыка затихала, прислушивалась. Вот и этой ночью она слышала, как он встает с кровати и что-то бормочет, но разобрать слов не могла. Потом она заснула и проспала пару часов. Сон был легким, как парение. Обрывки сна всплывали в сознании, но все было незнакомым, словно она смотрела чужой сон.

Потом она резко проснулась от шагов по лестнице. Позвякивание ключа, пока он надевал куртку. Щелчок замка. И тишина, как только стих вдали шум мотора.

Вскоре она поднялась.

Она сидела и слушала ровное тиканье часов над холодильником. От чашки поднимался пар, словно длинные, рваные знамена, развевающиеся на ветру и исчезающие в небе.

Прошло немало времени, прежде чем она увидела приближающуюся на большой скорости машину. Было еще темно. Свет фар подпрыгивал вместе с неровностями на дороге. Машина сбавила скорость, доехав до перекрестка, свернула налево, и передние фары ножом рассекли белый прозрачный туман, висевший над землей.

Это был он.

Машина остановилась прямо возле стены дома. Она услышала радио, которое работало еще несколько секунд, пока все не стихло, потом открылась дверь, раздались его шаги. Она слышала, как он разговаривает сам с собой во дворе. Она уже почти к этому привыкла. Он мог вдруг задать вопрос сам себе. Или поправить себя. Такое случалось несколько раз, но Ингеманну она ничего не говорила. Поначалу такое случалось, только когда громко играла музыка, но позже и в тишине. В первый раз она испугалась. Она сидела с рукодельем одна в гостиной и вдруг услышала, как Даг с кем-то разговаривает на втором этаже. Казалось, будто с ним кто-то есть. Другой человек. Кто-то из бывших одноклассников? Она поднялась и постучала, и, когда он открыл, в комнате кроме него никого не оказалось. Лицо его замерло в странной гримасе, которая напугала Альму. Но потом лицо смягчилось, все растаяло, странное, искаженное в гримасе лицо будто уплыло куда-то, а прежнее вернулось.