Давид Лившиц - Забыть и вспомнить

Постскриптум. Бориса освободили через несколько месяцев. Он восстановился в университете, успел за оставшийся короткий срок написать дипломную работу, сдать госэкзамены и получить назначение в газету. В день освобождения из тюрьмы, по дороге домой, он зашёл ко мне и рассказал, что в известном учреждении во время одной беседы у него поинтересовались рукописной тетрадкой, в которую мы, тогда, в 1949 году, ещё на первом курсе, писали стихи, и что это были за стихи. Мы давно забыли про тетрадь и про стихи.

– Откуда они знают о тетради? – сказал я.

- Спроси что-нибудь полегче, - сказал Борис…

Кто-то из однокашников постукивал, видать… Но это уже другая история.

* * *

Знакомый писатель Н., отстаивая идею интернационализма, любил развивать мысль, приписываемую Назыму Хикмету:

- Назым говорил: сперва я человек, потом – коммунист, и уж после – турок. А мы, - сокрушался Н. - сначала турки, а уж потом коммунисты…

* * *

Интересно на эту тему высказался Александр Бовин, (если не ошибаюсь, дело было на презентации его книги в Араде):

- Человек – матрёшка. Первая оболочка: я – человек. Следующая оболочка я русский. Следующая – я российский человек. Следующая – я дипломат, политик.

Тогда же добавил, помолчав:

- Я – мамонт. Кругом бегают молодые лошадки, удивляются: кто это? Должно вымирать.

* * *

В колхозе, на уборке картофеля, нас кормили из котла, плюхая уполовником в алюминиевые плошки картофельное же, сдобренное молоком, варево. Это была порция. А хлеб выдавали буханками: нарезайте порции сами. Был 1947 год. Кончилась война. Забрезжили надежды перемен. В эйфории братства я предложил не резать на пайки, а класть удобно нарезанный хлеб в центре группы, есть сообща, хлеба хватало, не то, что в городе, где ещё были карточки. Дня два продержались. А потом забурлило недовольство: некоторым студентам показалось, что кому-то достаётся больше. Вернулись к пайке. И недовольные успокоилось. Остался осадок. И – урок.

* * *

Во время одной из командировок – на Ямал - запомнилось много экзотического. Но самое будничное оказалось и самым трогательным. После выступления в одном из посёлков, мы решили возвращаться на базу пешком. Кто-то остался дожидаться машины, а мы двое, я и Олег Поскребышев, известный поэт, член редколлегии нашего журнала, решили двинуться пешком, сочтя 7-8 километров небольшим расстоянием. Шли берегом по укатанному зимнику. Светило солнце, было безветренно и для севера тепло, – минус двадцать-двадцать пять градусов. Вокруг белым-бело, границы суши и ледового пространства не разглядеть, всё под снегом. Мы шли и разговаривали о белой пустыне и снежной дороге, замечая, что мало движения на ней. Впрочем, был выходной, и рабочие вахты с большой земли, менявшиеся дважды в месяц, сидели по домам. Но вот за спиной заурчал мотор, мы посторонились, яркий, выкрашенный в оранжевый цвет, автокран притормозил возле нас, и из кабины высунулась чумазая голова:

- Мужики, влезайте!

- Спасибо, мы пёхом.

Водитель мотнул, понял, мол, и загромыхал дальше. Мы были растроганы такой заботой. Но потом нам рассказали, что на севере это – обычай. Как неписаный закон – подбирать в пути всякого пешехода. Погода переменчива: вот только что стояло затишье, и через минуту всё меняется, – налетает ветер, пурга. Всё тонет в белой тьме. Мы без приключений вернулись в свой посёлок. Когда показались первые постройки, из-за сугробов скользнула позёмка и стала кружить у ног, словно заждавшийся пёс. К вечеру набрала силу вьюга. Прошло несколько месяцев, и в подборке новых стихов Олега Поскрёбышева я прочёл стихотворение об этом эпизоде, оно было посвящено его случайному тогдашнему попутчику, пишущему эти строки.

Постскриптум. Я переписываюсь с интересным хорошим человеком, Евгением Ивановичем Пинаевым. Мы вместе работали в одной редакции. Евгений Иванович в прошлом моряк. Профессиональный художник, писатель, автор интересных книг. Вспомнив о поездке на Ямал, я вдруг надумал в очередном письме попросить, так, на всякий случай, Евгения Ивановича поискать стихи Олега Поскрёбышева, если это не затруднит его. Человек обязательный, Евгений Иванович с помощью Юния Горбунова, сотрудника «Уральского следопыта», выполнил просьбу, и вот передо мной ксерокопия. Привожу стих, он небольшой…

* * *

Снова взрывы на рынке во Владикавказе. Рынок. Базар. Город моего детства, город Орджоникидзе. Такой мирный город. Такое мирное детство. Такой мирный базар. Пряные запахи. Шумные восточные торговцы. И тихие, степенные, отличающиеся от всех стерильной чистотой немки. Они все в белоснежных фартуках. Они привозят из своей Колонки, поселения недалеко от города, свежайшие и чистейшие молочные продукты. Молоко в прохладных бидонах, круглые полнолуния сливочного масла на влажных вымытых листьях лопуха. Бабушка, не спеша, двигается по базару, деликатно принимает с деревянных ложек на пробу то творожок, то сметану… Я рядом, с кошелкой в руке. Потом мы идём вдоль мясных лавок, бабушка здоровается со знакомыми продавцами, и говорит им, - каждый раз одну и ту же фразу, показывая на меня:

- Это мой младшенький. - И, чуть помедлив, добавляет с чувством правды и гордости, отчего правда и гордость должны, видимо, выглядеть особенно убедительно. - Он некрасивый, но очень добрый.

* * *

…И вот я лежу впервые у моря. И на горизонте силуэт корабля. И видно, что это контуры парусника. Бригантины. Парусник идёт против солнца, поэтому и виден только контур. Идёт к берегу. Это были первые годы той короткой оттепели. Кто помнит их, помнит и бурный выплеск из небытия запретных прежде, или просто неведомых, имён и названий. Читающая молодость шалела от «Маленького принца» и млела от романтических названий «Бегущей по волнам» и «Алых парусов». Имена Сента де Экзюпери и Александра Грина звучали музыкой и паролем открытий. Их герои и мысли открывали нам новые черты, и в нас самих и в будущем. Особенно настраивали нас на возвышенный и благородный лад герои Грина. А когда вышел на экраны фильм, где бороздил море парусник с алыми парусами, и в старинном приморском городке жила девушка по имени Ассоль, - а это была юная Анастасия Вертинская, - в нас словно что-то перевернулось. Это нежное воздушное существо, после таких славных, но очень земных крепеньких идейных боевых производственных героинь, сломало одномерность наших представлений о красоте. О прекрасном. Помню почти смешной случай. Я сижу в парикмахерской и жду своей очереди. От салона меня отделяет прозрачная стенка из рифленого стекла. За стенкой – маникюрщица, молодая и гибкая, она склонилась в работе над столиком. Грани стекла, словно рефлекс, меняют облик девушки. Вот я чуть сдвинулся, и передо мной лицо Ассоли – нежное и красивое. У меня перехватило дыхание. Я наклонился вперед, и, словно растаял мираж, уже не могу с уверенностью сказать, что это то же лицо. Можно заглянуть в салон и… Но я боюсь разочароваться. Поколебавшись, встаю и ухожу. Итак, я о береге моря. Корабль приближается, разворачивается парусами к берегу, и ослепительный яркий красный огонь вспыхивает над лазоревой водой: у парусов алый цвет. Это неправдоподобно. Но какой-то сумасшедший всё-таки осуществил наяву невообразимую идею - построил корабль под алыми парусами и теперь бороздит моря. Может быть, просто так, ради праздника жизни, а, может быть, в надежде найти реальную Ассоль. «Смотрите! Смотрите!» – начинаю орать я на весь берег. – «Смотрите! Алые паруса! Корабль с алыми парусами!» – я кричу и прыгаю, прыгаю и кричу. Берег усеян пляжным людом, народ загорает. Чтобы увидеть парусник, надо привстать, - море закрывают валуны. Кто-то приподнял голову, сонно повёл глазами, и снова уткнулся в надувной матрац. Остальные не пошевелились… Алые паруса проплыли мимо, уменьшились, и растаяли на горизонте.