Давид Лившиц - Забыть и вспомнить

Не форси, форсистый парень, я тобой не дорожу,

Я такими форсунами огороды горожу.

Коля, Коля, колистый,

Какой ты разговористый,

Без лучины, без огня

Сердечко выжег у меня.

Светит солнце – лучи врозь.

Коль не любишь, – лучше брось.

Балалаечка играет, балалаечка поёт,

Балалайке сделай ножки, - балалаечка пойдёт.

У милёночка мово поговорочка на «о»,

Он на «о», и я на «о», значит, буду я яво.

Ты любила, я отбила, и люблю облюбочки.

Ох, как сладко целовать целованные губочки.

* * *

Смысл иной фразы меняется порой из-за контекста. Мысль не новая. Но у всякого – свой опыт. Как-то, рассказывая о человеке, который, прожив в Израиле несколько лет, возвращается в Россию, я поставил эпиграфом строчку из «Слова о полку Игореве». «Русь! Ты уже за холмами». То есть, уже близко. Вот-вот появишься. Между тем, в поэме эта фраза, - для путника, который удаляется, - означает противоположное: Русь, ты уже далеко, то есть, уже скрылась за холмами. Впервые я столкнулся с этой игрой интонаций (?) после двух эпизодов. Оба случились давным-давно, с разрывом в несколько лет. Первый – в Челябинске, куда я и ещё двое-трое из редакции журнала «Урал» приехали проводить семинар с местными писателями, авторами журнала. После первого дня работы разошлись по номерам гостиницы. На другой день кто-то из группы рассказывал, как провёл вечер: местные писатели пригласили в гости, выпивали, болтали, потом радостно спели хором: «За столом никто у нас не Лившиц». С намёком: меня-то, Лившица, среди приглашённых, званых и избранных, не было. Меня пронзила эта реплика, скрывалось и отражалось в ней многое. После я не раз и не два слышал эту переиначку из знаменитой песни, и при разных обстоятельствах. А тогда – впервые. И засела она во мне занозой крепко, провоцируя нерадостные ассоциации. Прошло несколько лет. Лежал я в больнице, - чего-то было с сердцем и давлением. Работал я в ту пору уже в другой редакции, с другими людьми. Предстоял праздник, решили собраться на квартире у одной из сотрудниц: с праздником совпал её День рождения. Из больницы меня не выписывали. Я лежал в палате и читал, когда под окном кто-то выкрикнул моё имя. Со второго этажа увидел во дворе почти всю редакцию. По дороге на вечеринку, заглянули меня проведать. Махали руками, выкрикивали всякие пожелания и сожаления, и вдруг развернули большой транспарант, я прочитал огромные буквы: «За столом у нас никто не Лившиц!». Я понял смысл прежде, чем успел обидеться. Не хватало, пожалуй, слова «увы!», но оно угадывалось. Это было трогательно, я оценил и юмор, и симпатию сослуживцев. Из окон выглядывали больные. С любопытством. Интересно, они-то что думали?

* * *

Тысячи томов написаны об антисемитизме. Среди авторов – сотни пытаются отыскать причины патологической ненависти или обосновать теоретические основы всемирной этой злобы. Мне же вспоминаются бессмысленные по причинности эпизоды. Даже смешные, - не будь они столь печальны. Вот два из них. Однажды, шёл я домой по пустым улицам окраинного посёлка. Была ночь, крутая зима, мороз градусов двадцать пять, от дыхания изморозь белым ожерельем обложила воротник. Снегопады отошли, и жители деревянных домиков вдоль улиц, уже отгребли завалы снега к штакетникам непременных своих палисадников, и к обочинам дорог, расчистив канавы под будущие весенние стоки. Стояло полное безмолвие, какое бывает в зимних посёлках морозными ночами, когда все прячутся в тёплых горницах. Вдруг в тишине послышалось глухое бормотание. Невразумительные звуки, кряхтение; я проходил перекрёстком и, скосив глаза, увидел в глубине переулка тёмный силуэт. Вот он исчез, я подумал, что померещилось, продолжал путь, но через несколько шагов вернулся. Оказалось, в дым пьяный мужик, безуспешно пытался выбраться из придорожной канавы. Крутые накатанные откосы всякий раз уходили у него из под ног, и он, шмякаясь, то боками, а то и лицом, сползал вниз. Похоже, он давно боролся с канавой. Уже обессилел, и попытки его выбраться становились всё безнадёжнее. Вокруг ни души, ни фонаря. Мороз набирал ночную силу. Я помог мужику выбраться, усадил на лавочку, - домой идти он не захотел, - отмахнулся. Лица я не разглядел, как и он моего, – темно, да и воротник его дублёнки торчал выше ушей. Отряхнув с бедолаги снег, я пошёл своей дорогой. Остановил меня крик: звериный рёв взвился над посёлком, - это напереживавшийся мужик освобождал себя от стресса, Он стоял лицом к дороге, расставив ноги и воздев руки к небу. Отчётливо над крышами и весями из его глотки неслось:

- У-уу! Жиды проклятые!

За несколько дней до этого мне довелось участвовать в первом показательном рейсе нового авиамаршрута Свердловск-Москва. Рейс задерживался, я, войдя в туалет сполоснуть руки, застал там мужчину, который нервно ходил перед запертыми, занятыми, кабинками. Он то и дело дёргал дверные ручки. Похоже, человеку было невтерпёж: расслабил галстук, распустил пояс на брюках… В очередной раз рванув дверцы туалетов, он остановился, и воздел руки к потолку. И глядя в небеса, завопил, выплёскивая всю ненависть, которая, чувствовалась, была безмерна:

- У-уу! Жиды проклятые!

* * *

Людям пока ещё некогда быть хорошими: они заняты выживанием.

* * *

Один знакомый доцент, преподаватель философии, говорил в неофициальной обстановке:

- Жизнь даётся один раз, и прожить её надо в Крыму.

В конце концов, уехал, обосновался, и, глядя на север, обронил:

- За Перекопом для нас земли нет.

Давно это было, когда Крым ещё принадлежал России.

* * *

Пословицы в записной книжке:

Хвасталась калина, что с мёдом хороша.

Грязь не сало, пошоркал и отстала . (Эту пословицу услышал в трамвае: какая-то бабушка утешала моего маленького сына, загрязнившего штаны).

Брезговала свинья гусем, потому что рыло не пятачком.

Жалует царь, да пожалует ли псарь?

У пословиц причудливые превращения. Не говоря уж о частых переделках, вроде «попал, как кур во щи», (вместо: «попал, как кур в ощип»), многие теряют часть содержания, сокращаясь до полуфразы, обходясь первыми половинками, как, например, «без меня меня женили…» или «ни рыба, ни мясо», и т.д.

Порой даже не догадываемся о том, что у пословицы есть продолжение.

Как-то, отмечая в редакции день рождения, надумал сделать коллегам встречные подарки. Накупил книжек, сложил их в конверты, а чтобы было поинтереснее, да без обид, устроил нечто вроде лотереи. На бумажках написал первые половины пословиц, а на конвертах – вторые, то есть окончания. Тянули жребий, читали первую часть изречения, а вторую, что на конвертах с книгами, надо было дополнить. Кто угадывал концовку, тому эта книга и доставалась. И хотя за столом сидели журналисты, люди грамотные, крепкие профессионалы, затея провалилась с треском. Ни один не назвал пословицу полностью! (Да и я сам, готовясь, восстановил многое по словарю, а не по памяти). Недавно наткнулся в старом блокноте на страничку с этими поговорками. Вот некоторые из них, где на слуху первые половинки, а продолжения не сразу и вспомним.