Алексей Яковлев - Внутренние новеллы

У машины стоял сильно похмельный Борис с виноватым кислым лицом, очевидно, его сильно мутило. Володя же, странно прямой и неподвижный, сидел на пассажирском сиденье. Лена молча кивнула Боре и села в автомобиль. Первое, что она увидела — это его загипсованные руку и ногу, потом уже его сконфуженный и потерянный взгляд. Сразу все вопросы куда-то улетучились.

«Вовк, ты что, ты … правда слетал в Египет и прыгал там с парашютом что ли?» — удивленно спросила она, и улыбка непроизвольно заиграла всеми оттенками радуги на ее лице. Словно не поверив, что такое возможно, что его Лена, такая невероятно красивая сейчас, и вообще способна ему улыбаться, в такой-то момент, Володя совсем по мальчишески захохотал, а следом засмеялась и Ленка.

«А я думал, ты на развод подашь!» — смеялся Володя

— «Во дурак, блин», — почти кричала в ответ Ленка, и по-девичьи прыгнула ему на колени

«Блин, больно»

«Ай, прости!»

«Как упал-то? Парашют не раскрылся, что ли?»

«Да нет, раскрылся, это я со скалы прыгнул на спор».

«Во дурак!»

«Ленк, я так тебя люблю!»

«Слушай, а тут такое было, расскажу не поверишь! Мне тут крышу просто снесло!»

«Мне тоже!», — и они впервые за долгое время посмотрели друг ну друга с радостью и обожанием.

«Весна, ёпт!», — после долгого поцелуйного молчания прибавил Володя, глядя на Борьку, упавшего в соседские кусты.

Вся набережная светилась огнями, лишь вода и небо были темными. На одной из больших яхт играл оркестр. Классический джаз, караван. Я не мог пройти мимо. Давай посмотрим… я взял тебя за руку и потянул в сторону корабля.

Мы оказались возле пустого трапа. Ничто не мешало нам подняться на палубу. И никто не мешал.

Должна же быть какая-нибудь охрана, это же вроде не ресторан, вечно прикованный к берегу, а реальный корабль… Какая-то частная вечеринка.

Мы прошли на борт и на передней палубе увидели расставленные столики…

— Добро пожаловать, — сказала нам миловидная барышня в тельняшке, превращенной в платье, — присаживайтесь. Похоже, она приняла нас за гостей.

Мы оказались за одним из столиков. Живые музыканты, живая музыка — саксофон, гитара, бас, ударные, — может это тебя отвлечет. Музыканты были в костюмах тридцатых-сороковых годов прошлого века и музыка оттуда же. Дюковский «караван» сменила «около полуночи» Мунка. И действительно уже около полуночи… Музыка мне нравилась, все эти стандарты играли мои друзья, но музыкантов я не знал. Не знал и никого из окружавших нас людей. Публика была самой разношерстной — от какой-то молодежи хипстерского вида до солидных мужчин в дорогих костюмах, и их столь же дорогих спутниц, возраст которых сразу угадать невозможно. Но я думал о джазе.

— У этого джаза есть время рождения, но нет возраста.

Ты лишь мрачно кивнула. Тем временем, официант в накрахмаленной рубахе и темных брюках принес бокалы с красным вином.

— Мы на чужом празднике, — сказала ты, — неловко как-то.

— Раз мы здесь и нам приносят вино, — значит это наш праздник.

— Вряд ли.

— But it really gets bad, round midnight.

— Что?

— Это просто слова песни. Для контраста. Она пела о том, чтобы любимый вернулся и разогнал полуночную тоску… Ее сейчас музыканты играли….

— Вот, все как у меня, — сказала ты.

— Послушай, скажи спасибо, что сейчас я разгоняю твою полуночную тоску. И любимый к тебе не вернется. Забудь. Ему давно насрать на тебя.

— Спасибо.

Тем временем, под всеобщие аплодисменты саксофонист начал выводить первые ноты «колыбельной» Гершвина…

— Вот и спать пора… — я продолжал разгонять полуночную тоску, — а знаешь ли ты, что это твоя родная мелодия. Гершвин отобрал ее от какого-то народного украинского хора и вставил в свою негритянскую оперу.

— Как много ты знаешь…

Я уловил иронию, но сделал вид, что ничего не заметил.

— Просто я люблю музыку…

Мы молча потягивали вино… Когда колыбельная кончилась, стал слышен шум в зале. Я поймал на себе чей-то взгляд. Женщина за соседним столиком и ее подруга. Обе смотрели на меня… Не на тебя, а именно на меня.

Я поднял бокал и кивнул. Симметричные жесты в ответ.

— Не знаете, какая программа будет дальше?

— Нет, мы здесь случайно оказались…

Я вернулся к тебе. Ты крутила в руках опустевший бокал и похоже даже не заметила. что я вставал и разговаривал… Смотрела внутрь себя.

Что-то происходило. Корабль уже отчалил, и довольно далеко отошел от берега — набережная лишь светящаяся полоска…

— У меня две новости, — я снова, уже десятый раз за этот вечер попытался вытащить тебя из тебя. Клоун-неудачник.

— Ну.

— Хорошая и плохая. С какой начать?

— Все равно.

— Первая… Наш корабль отчалил и отправился в открытое море. Вторая — мы не одни здесь находимся случайно.

— И какая из них хорошая?

— Не знаю. Пока не знаю. Но что-то должно быть хорошим. Пойду, найду того, кто знает.

Я прошел вдоль столиков, музыканты уже ушли со сцены, девушки в тельняшке тоже не было. Набережная тем временем скрылась в тумане… Где-то я уже видел нечто подобное… Конечно же, Кортасар, «Выигрыши»… Но почему я всякий раз ищу подобия с тем, что уже когда-то было, в кино, в книге, в сознании ли автора, или в реальности, которая и фильм и книга и то что внутри каждого? Почему через некоторое время всегда наступает ощущение «дежа вю»? Правда, и корма и даже капитанская рубка доступны, но зачем мне капитан, если, как сказал Ташевский, «правдивый рассказ должен был бы звучать примерно так: Мы все сдохнем. И Я!».

Очень долгие все эти рассказы. Напишу-ка я лучше что-то короткое, и не рассказ даже, а одно предложение, то есть второе уже, но оно точно будет в этом рассказе последним, дальше все, конец, ребята, а началось все еще лет пять назад, в промозглой Москве, где я написал первое предложение, так что можете себе представить, какой я ленивый, ну, тише едешь — дальше будешь, теперь я в Индии, а тогда, в Москве, попросили меня написать рассказ для какого-то гламурного издания, и я уже вбил в компьютер первые знаки (30 с пробелами), и мысли всякие начал думать, как гонорар за него потрачу, а потом напишу второй, и дальше по рассказу в неделю, а тут уже всемирная слава не за горами, и романы пойдут, встречи с читателями человек на 50, и конечно не нобелевка (она перед смертью, куда торопиться), но какая-нибудь антисталинская премия из новомодных, и это не мечты, а очень ясная перспектива, если удастся написать второе предложение, и я уж было сел за компьютер, да тут возьми и курни.

-

Очень долгие эти рассказы. О чем трепаться? Как елки зеленеют? Проехали. Внутренний мир мозгов? Это однозначно круто. «Он подумал». Как игрушечный паровозик поворачивает на включенную автором стрелку. Впрочем, к черту паровозик! А то ведь и его можно описать. Он был у каждого в детстве, делал «ж-ж-ж». И читатель сквозь слезы узнавания обнимется с этим авторским паровозиком. Короче, гадко, как теплый пластилин. Все литературные жанры умерли. Роман умер. Поэма умерла. Ода сдохла. Только рассказ вертится по страницам. Потому что он маленький. Такого достаточно?