Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

— Пока, — крикнул Фифо с середины мостовой Габриэлю и Бето. — Завтра увидимся в Вилья.

— Вот этим меня и донимали гринго, — пробормотал Туно. — Вечно измывались: «Что еще за хаси дис вирчин оф Гуадалупи?» [149]— Но тут я не пасовал: носил образок на виду, хоть все и смеялись надо мной.

Их поглотила ночь, а Бето и Габриэль направились на улицу Меаве.

— По-моему, здесь лучше, — сказал Габриэль.

Свет ламп мерк перед сверканьем большой пианолы-автомата, откуда исходили томные, стонущие звуки дансона «Неридас». «Угостишь сигареткой?» — спрашивали девицы в белых льняных платьях с блестками. Бето встал, прошелся по залу и направился к маленьким каморкам, отделенным друг от друга ширмами. В каждой был стол с рулоном бумаги и бутылкой вина и одинокий диван, обитый зеленой клеенкой. Бето вошел в одну из них и прилег, не сомневаясь, что какая-нибудь придет. Так было всегда. Он их не искал, они сами находили его. И всем им, как новеньким, так и самым старым и потасканным, он умел что-то дать. Он погасил свет и закурил сигарету. Немного погодя он почувствовал возле себя чье-то дыхание и запах крема. Он протянул руку и обнял за шею невидимую женщину. Потом ущипнул ее за грудь.

— Вроде бы я не знаю тебя, толстушка.

— Я видела, как ты вошел, а я уж знаю твои повадки…

— Погоди, погоди, сейчас отгадаю.

— Я всегда говорила: второго такого весельчака не сыщешь… Бето.

Голос ее изменился, тоненько зазвенел, и тут он со стыдом вспомнил его.

— Глэдис, — почти беззвучно произнес Бето. — Так ты сюда попала?

Глэдис легла рядом с ним, взяла у него сигарету изо рта и прикурила от нее. Все перевернулось в ней в эту минуту молчания, и, не отдавая себе в этом отчета, не в силах выразить и даже осознать свою уверенность, она всем существом почувствовала, что в эту ночь они не прикоснутся друг к другу и что Бето, что бы он ни сказал, чувствует то же самое. Два дымящихся светлячка то опускались, то поднимались.

— Платить надо двадцать пять песо, — сказала Глэдис.

— Заплачу утром, когда будем уходить.

— У тебя все хорошо?

— Мотаюсь, как обычно. — Бето закрыл глаза.

— А как насчет нас с тобой?

— Что уж теперь говорить. Помнишь, я спутался с этой блондинкой, и с тех пор мы больше не виделись… Это не по моей охоте случилось, Глэдис; так уж вышло с нами тремя. Говорят, есть волевые люди, которые добиваются, чего захотят. Но ты и я…

Глэдис закрыла глаза руками. Ей хотелось что-нибудь сказать; в голове копошились какие-то слова, молитвы; клонило ко сну

Просить бога; о чем нам просить; нас придавила жизнь и заткнула нам рот; да ничего и не нужно; не к чему говорить, свиделись, и ладно… ты обратил внимание, сколько таких людей, как мы, на улицах, на рынках? Море. И все они, как и мы, голоса не подают

Бето притушил сигарету о стену, испещренную пятнами от раздавленных тараканов. Он не умел говорить, но думал

Я родился и когда-нибудь умру, не зная, что было в промежутке проходят дни и наступает воскресенье, праздник как праздник мы идем на корриду, наливаемся пивом, бузим в кабаке, спим с девкой, а по сути дела только ждем, пригнувшись, когда нас бог приберет

— Ты обратил внимание, Бето, что есть люди, про которых все знают, как их зовут? — спросила Глэдис, сбрасывая туфли, которые упали на занозистый пол со звуком пощечин. — Папа, Сильверио, президент.

Глэдис, я не хочу, чтобы ты говорила со мной; я никогда не толкую с людьми; что само срывается с языка, то и говорю; о чем мне с тобой разговаривать, раз у меня нет воспоминаний? мне вспоминается только мама, и то с каждым днем у меня все больше стирается в памяти ее лицо, и я помню только, что настанет мой последний день, когда и мое лицо сотрется; но не спрашивай меня, что было в промежутке, потому что я и сам не знаю; мне холодно и хочется спать, хочется опуститься куда-то вниз

Глэдис закрыла глаза и уронила сигарету в медную плевательницу.

Их что муравьев, если подумать обо всех, кто жил и отдал богу душу

— Попробуй сосчитай тех, кого жизнь ухайдакала, а ведь ни одного не знаешь по имени.

Пожалуйста, не говори, Глэдис, прошу тебя… сегодня праздник, можно покейфовать, но праздничаем мы в потемках, не так, как раньше; это черный праздник, а раньше был солнечный

Мы люди без имени, Бето, как собаки, которым только так, для потехи, дают кличку; таких, как мы, много, и все без имени; и, может быть, они тоже видели сны, как ты и я теперь

Вместе видеть сны…

Только так оживает в памяти все былое и все цвета и дни; такси, такси, третья скорость, задний ход; в Ноноалько есть мост, и там ничего не растет, но есть птицы в клетках, выставленные на продажу, и уголок, где можно помолиться пресвятой деве; не уходи, меня сгложет тоска

У Глэдис и Бето сомкнулись веки, и оба увидели себя в красном свете, разлившемся под темным потолком борделя; у их ног залаяла собака.

Карлицы с длинными намасленными волосами обнимают нас и пляшут на наших животах; индюк на аметистовом троне говорит с нами и, зачаровывая нас своими перьями, превращает наши лица в маски сна и танца; звучит музыка — голос каменной женщины, которая волнует воды озера и сама себя душит петлей из цветов; цветы поглощают лаву, извергаемую из лунных кратеров, и в знамение праздника жидкое солнце течет по бесплотной плоти богов, которые нас принесли и нас унесут, кролика и воды, змеи и крокодила, травы и ягуара. Это наш дом, наша бирюза, увенчивающая его, наши знаки достоинства, наше черное зеркало предвестий. На западе нас ждут цветы с тремя пестиками, и солнце взойдет, когда мы оросим их влагой, таящейся в наших чревах; ступай по пути, который ведет через желтый маис и на котором ты встретишь попугая, и белый батат, и колодец с кровавой водой…

Мы долго шли дорогами, тропами и вот пришли, но пришли к водяному глазу.

И тут была сказана первая речь — о том, чтобы все получили свое маисовое зерно и построили город.

И из зрачка орла изошел приказ, и все посеяли красный маис и засыпали его пригоршнею солнц.

И проросшие солнца раскрыли свои каменные пасти и созвали праотцов, и тогда вода расступилась и зажглась, заалела огненными плодами, и змея вспрянула и стала двигаться стоймя, пока маис не вернулся в борозду и воды не остыли.

И тогда мы узнали, что солнце тоже голодно и что оно питает нас, чтобы мы возвращали ему его теплые налитые плоды.

И некоторые уже начали взваливать себе на плечи ношу, и копаться в земле, и охотиться с сербатаной на лесную птицу и чешуйчатых тварей.

Но наступал день праздника, и все прикасались к золотому трону, и с облаков падали павлиньи перья, и вода превращалась в камень.

Тогда можно было вскрывать себе вены и отправляться в путешествие с алой собакой.