Александр Яковлев - Осенняя женщина [Авторский сборник]

Ушастый подумал и снял носки. В чемодане у него еще оставалась запасная пара.

— Вот это по-нашему! Бросай, — азартно произнес волосатый.

— А теперь отворачиваемся. Айн, цвай!

Они обернулись. Носков как не бывало.

— Вот сукины дети! — восхитился богатырь. — Ну, надо же, какую сантехнику производят. И ведь не «Самсунг» там какой-нибудь, а наша, отечественная!

Ушастый озадаченно таращился на эмалевую, в желтых потеках эмаль. Носков он не жалел. Но он совсем забыл… И потому хлопнул себя по лбу…

— У меня же в носках… Понимаешь… понимаете, когда я в больнице раздевался… То деньги… Мне говорили…

Волосатый странно замычал, схватился за живот и рухнул прямо в ванну. Он лежал в ней, взвизгивая и всхлипывая и болтал в воздухе не очень чистыми пятками. И не думал исчезать!

— А куда пропал мой зайчик? И как наши дела? — заворковала будущая, по ее расчетам, супруга Ушастого, когда он, хлопая шнурками, вошел в свой номер. Вошел не в очень хорошем настроении.

А она ласково щекотала его за ухом.

— Ну, вот и надулся. Ну, вот и раскис. А улыбнись. А будь паинькой. Наша любовь еще не прошла всех испытаний. Или ты уже передумал?

— Собственно, я еще очень серьезно не думал над вашим предложением. Больше мечтал, — признался Ушастый. — Но считаю своим долгом предупредить, что у меня совсем нет денег. А мне тут еще находиться, пока мой вопрос разрешится…

— Ой, стихами заговорил, — восхищенно распахнула огромные глаза горничная.

Она присела Ушастому на колени, обхватила его за шею и прижалась к груди. Оттуда, от груди и промолвила нежно:

— При чем тут деньги? Никогда бы не вышла замуж за человека, у которого много денег. Во-первых, ведь за деньги, это не любовь, правда?

— Да, — сказал Ушастый. — Эта тема хорошо освещена в литературе. Например, у…

— Ах ты зайчик лопоухий, — сказала она ласково. — Какого черта ты перебиваешь женщину? Слушай дальше. Во-вторых: что у тебя за вопрос, с которым ты носишься? Ну-ка, поведай. Мы все должны знать друг о друге.

И Ушастый поведал:

— Понимаешь, никак в толк не возьму — готов я к этой жизни или нет. Мне все кажется, что она какая-то ненастоящая. Словно вот-вот проснусь, и исчезнет все. И вернется жизнь прежняя. А я уже к этой зачем-то готовлюсь. Понимаешь? И кто же я тогда?

— И все? — спросила она. — И над этим ты маешься? Да ведь и так ясно, что ты… ты… Ты такой… Ах, нет!

И она зарыдала, уткнувшись Ушастому в плечо. Когда потрясение прошло, и она вновь обратила лицо к небу, Ушастый сказал:

— У вас, наверно, пенсия очень небольшая, коли вы тут подрабатываете?

Горничная вскрикнула, вскочила с коленей и бросилась к зеркалу.

От слез вся краска с ее лица сползла куда-то к подбородку.

— Это ничего, — сказал Ушастый. — Я тоже устроюсь тут на полставки. Вам будет хватать. А если у вас есть внуки…

Почему-то горничной не понравилось то, что говорит Ушастый.

Медленно и не оборачиваясь, она побрела к выходу.

В сущности, повествование об этом отрезке жизни Ушастого практически закончено. Иванков все чего-то тянул с разрешением вопроса насущного. И Ушастый решил вернуться. Бог с ними, с той или иной жизнью. Сам-то ты другим все равно не станешь…

Когда Ушастый попросил обратный билет, Иванков попытался всучить ему просроченный. Пришлось пристыдить. Но кажется, безрезультатно.

И еще один момент заслуживает внимания. В вагоне, кроме Ушастого, никого не было. Хотя до отправления поезда оставались считанные минуты. Ушастый опустил окно. У степеней внизу переговаривались проводники.

— Еще одного спровадили, — сказал один.

— Учат их, учат, а толку, — согласился второй.

Первый толкнул его в бок и показал на окна. Второй дружески улыбнулся Ушастому, поднял руку вверх, разведя два пальца буквой V и громко стал скандировать:

— Грин-пис! Грин-пис!

Должно быть потому, что вагон был международный.

Они уже час сидели напротив. И столько же оставалось до конца пути. Они не были знакомы. Хотя не раз замечали друг друга в электричке. А вот сейчас оказались сидящими напротив.

И они решили обменяться мыслями. Когда еще доведется?

Она рассмотрела его мысль. И увидела: она для него интересна, в чем-то загадочна, умна, держится с достоинством, без кокетства, одевается со вкусом, самостоятельна, возможно с квартирой, но — близорука, хотя и не носит очки, полновата и есть опасность, что после рождения ребенка располнеет еще, обабится, станет ленивой, капризной, начнет пилить из-за тряпок, денег и квартиры, настаивать во всем на своем, обзывать пьяницей, дойти из мести до измены, затем до развода, запретит видеться с ребенком, станет въедливо высчитывать алименты…

И он рассмотрел ее мысль. И увидел: он решителен, но в то же время мягок, опрятен, не развязен, пристален во взглядах, а значит, умен, есть сбережения, но нет квартиры, а потому возможен расчет, корыстный брак с вытекающей отсюда бесчувственностью, частые командировки, чреватые неверностью, скандалами, пьянками с друзьями, покушениями на раздел имущества и квартиры, уклонение от алиментов, настраиваниями ребенка против нее…

Они вернули друг другу мысли, обогатив их полутонами возмущения и разочарования. И долго глядели в одно окно, за которым тащились все те же надоевшие сопки, распадки и редкие полустанки.

Потом она попробовала почитать, а он — уснуть. Не получилось. Темнота туннелей наводила на грустные мысли. И поскольку темнота туннелей для обоих оставалась одинаковой, они теперь глядели в окно с одинаковыми грустными мыслями. И это уже почти была близость. Хотя от такой близости ничего не могло родиться.

Электричка уже вползала на вокзальные пути, надо было выходить, и он вышел и подал ей руку, помогая сойти с высоких вагонных ступеней.

Спешащие пассажиры, провожающие и встречающие обтекали их: женщину и мужчину с сокрушенными ликами. И со стороны могло показаться, что они стоящие близко-близко и вглядывающиеся в лица друг другу — любящие супруги, которые прощаются. Прощаются надолго. Может быть и почему-то — навсегда. Да ведь так оно и было.

Нахальный такой дятел, хоть и симпатичный, на лету долбанул клювищем между бревнами и выдрал-таки кусочек пакли! И победно рванул к роще за деревней, замелькал меж голых ветвей, обустраиваться на зиму.

— Я же говорила, что надо сильнее заколачивать, — сказала она снизу.

— Залезла бы сама да заколачивала, — пробормотал я.

— Что?

— Я спрашиваю, — проговорил я громче, — если она идеальная женщина, почему жениться на ней должен я? Я-то не идеальный.

— Разумеется, — мгновенно и с удовольствием согласилась она. — Ты не идеальный. Но, тем не менее, она имеет право на опору.