Александр Яковлев - Осенняя женщина [Авторский сборник]

— На что?

Я с трудом удерживал равновесие на этой хлипкой. как и все в ее хозяйстве, стремянке.

— Ты даже этого не знаешь? — изумилась она. — Так слушай, золотце: мужчина должен быть опорой для женщины.

— То есть? Что я должен делать в этом качестве? Шею подставить? Давай паклю…

— Держи… Ой, в глаз попало! Ветер еще этот дурацкий!.. А ты вот вспомни отца, вспомни…

— Чьего?

— Твоего.

— Да я и не забывал.

— Был он опорой для мамы?

— Я как-то не спрашивал. Только не надо обвинять меня в черствости…

— Ну, помогал он ей вас, детей, растить?

— Да. Для этой цели на дверной ручке в их спальне всегда висел ремень. Широкий такой, помню, офицерский. Однажды…

— Я серьезно. Жалел он мать?

— Как это?

— Деньги приносил?

— Попробовал бы… А черт! По пальцу… Попробовал бы не приносить.

— Вот! Не бил ее?

— Хм… Меня к рингу не допускали. Но, судя по доносящимся звукам, пограничные конфликты имели место. Слушай, кажется дождь, а?

— Ничего, сейчас прекратится. Он весь день начинается. Вон там еще постучи. Видишь, торчит?

— Вижу, только летать я еще не научился, некогда…

— И не научишься.

— Кто знает. Мне одна девица как-то сказала: потерпи еще лет пять, и я стану красавицей…

— Тьфу!

— Что тьфу?

— На девиц твоих — тьфу! Ты хоть понял, о чем я говорила?

— Насчет опоры? Более-менее. Я не понял: я-то тут при чем?

— Ты, именно ты и должен стать ей опорой. Битый час тебе втолковываю!

— Ладно, не сердись. Но ты же сама сказала, что детей она не хочет, так?

— Ну-у… Нежелательно. Возраст уже…

— Вот. Итак, поддержка в деле воспитания детей исключается. Второй пункт. Женщин я не бью. Так что ей что со мной, что без меня — одно и то же.

— Как это?

— Не перебивай. Остается финансовый вопрос. Она что, не работает?

— Почему? Работает. Но платят мало.

— А что если я ей просто буду выплачивать стипендию? Именную? Имени моего имени? А? Нет, серьезно, мне эта идея нравится. Ты узнай, какая бы сумма ее устроила, я бы подумал… Представляешь, я сохранил для человечества идеальную женщину, помог ей выжить! Все, давай телефон. Как-нибудь позвоню.

— Не как-нибудь, не как-нибудь! Позвонишь сегодня же или завтра. Я ее предупредила.

— Уже!? А если бы я не согласился?

— А то я тебя не знаю.

— Что-о?

— Ничего, ничего. Заканчивай. Пойдем покормлю. А то и с сытым мужиком тяжело говорить, а уж с голодным…

— А ведь я даже не знаю, о чем и как разговаривать с идеальной женщиной!

— Уж во всяком случае, не так, как со мной!

— Слушай, а у нее с чувством юмора как?

— Прекрасно.

— То есть — как у тебя?

— Вот-вот, если будешь разговаривать с ней в таком тоне…

— В каком?

— В глупом, развязном… Пиши — пропало. У вас с ней ничего не получится.

— Значит, придется разговаривать глупо и развязно.

— Не испытывай мое терпение!

— Ну, хорошо. Позвонил. Что дальше?

— Пригласишь куда-нибудь.

— Хорошо. Приглашу.

— Куда? Уже решил?

— Это сейчас надо решать?

— Конечно! Я же должна знать!

— Давай паклю… Домой, конечно.

— Ты с ума сошел! Я же тебе целый день толкую — она не такая… Сходите на выставку, погуляйте…

— А знаешь что? Приглашу-ка я ее к тебе. Вот и будем вместе конопатить. Или картошку копать. Смотри, уже дожди зарядили, погниет все, не управишься…

— Ох-хо-хо… Нет! И вообще, что ты себе думаешь? Женщина тебе кто?

— Товарищ, соратник… в различного рода схватках.

— Картошку копать… Это ты брось. А ты на что?

— Хорошо, если она такая идеальная, то почему не замужем, а? Почему?

— Ты не хуже моего знаешь, как не везет таким женщинам. Ка-та-стро-фи-чески! Вам же все вертихвосток подавай.

— Ты прямо как старенькая страха рассуждаешь. Не рано ли?

— А ты думаешь, мы с тобой молоденькие? Посмотри на себя. Неустроенный, неухоженный. Все порхаешь, а морщины-то уже…

— Ну, спасибо. Только почему бы тебе о себе не позаботиться? А ты — о ней…

— Да что я? Промаялась, привыкла. Дочка уже, слава Богу, большая, в школу ходит… А ей… Ей тяжело. Таким женщинам всегда тяжело, а уж в наше-то время… Она такая… Беззащитная.

Мы уже сидим в продуваемой сквозь щели в бревнах кухне и пьем чай на мяте. В окно видно, как под фонарем в глубине сада сидит ее сумасшедший брат. Он быстро-быстро курит и лихорадочно крутит ручку настройки давно сломанного приемника.

— Ну?

Она смотрит грустно и устало.

— Позвонишь?

— Позвоню. Только я ничего не обещаю.

— Нет, нет, — торопливо успокаивает она. — Если не понравится, никто тебя силком никуда не потащит. А послезавтра я тебе перезвоню. Расскажешь мне все, хорошо?

— Угу. Все-все расскажу. С пикантными подробностями.

— Ну, иди, — вдруг сердито говорит она. — Мне брата надо кормить. Он не любит посторонних.

Я иду к калитке, вспугивая по пути птицу со стены дома. Наверное, того же дятла. Протяжно вскрикивает у станции электричка. Сзади, над двором, слышен зов:

— Сережа! Сереженька! Иди обедать… Иди, не бойся. Нет никого…

— Извините, — сказал я, боясь ошибиться, и тронул ее за рукав.

А вот с извинениями надо было подождать, поскольку она вздрогнула, поскользнулась на обледенелых ступенях магазина и чуть не упала. Но удержалась, нелепо расставив ноги, застыв и крепко прижимая к груди бутылку.

— Ах твою, — сорвалось с ее губ вместе с клубами новогоднего пара.

Раньше, лет двадцать пять назад, она и представить себе не могла, что сможет выговорить такое. И не могла себе этого представить именно она, Ленка Усова, круглая отличница и вечный председатель совета отряда, дружины и секретарь всяких там организаций, распекавших нас за двойки и недостойное поведение, отдающее запахом дешевых сигарет. Не знала она тогда таких слов. Вернее, знать не хотела. И не хотела знать, что заигрывать с парнями гораздо интереснее, чем сидеть за учебниками.

— А правда, что у тебя не было ни одной четверки? — спросил я, когда мы уже сидели в ее крохотной кухоньке в однокомнатной квартире, куда она затащила меня запросто, затащила как бывшего одноклассника, сразу признав в потрепанном, давно сгинувшем в безвестность бедолаге того самого Рыжего, что дергал ее за косички, а затем еще нахально просил дать списать контрольную.

— Правда, — гордо сказала она, по-девчачьи вздернув тот же остренький носик, который раньше казался мне таким ехидным и вечно лезущим не в свои дела.

— Фью, — присвистнул я все с тем же полузавистливым недоверием, все еще живущим в том далеком прошлом. — Ну, ты даешь…

— Давала, — сказала она.

Тикал расхлябаный будильник, из крана тихой струйкой падала вода, мы пили холодную водку и с хрустом закусывали прихваченной льдом капустой, принесенной ею с балкона.