Александр Яковлев - Осенняя женщина [Авторский сборник]

Алексей Верстовский, напротив, всецело посвящал себя работе, о чем свидетельствуют написанные им и поставленные в Петербурге только в 1822 году оперы-водевили: «Карантин», «Новая шалость или театральное сражение». «Дом сумасшедших или странная свадьба», «Сентиментальный помещик». В этом же году он переселился в Москву, поступил на службу в московскую контору императорских театров, где в 1825 году заступил в должность «инспектора репертуара и трупп». Но и в Москве не сидел, сложа руки. Вкалывал как проклятый. Зарабатывая имя и деньги. Откуда же время на шлифовку мастерства?

След Александра Егоровича Варламова отыскался лишь в начале 1829 года. Тогда наш композитор хлопотал о вторичном поступлении в певческую капеллу. При этом он поднес императору Николаю I две херувимские песни, каковые и считаются первыми известными нам сочинениями. И в январе этого же года его определили-таки в капеллу, зачислив в число «больших певчих», с возложением на него обязаности обучать малолетних певчих. Правда, в декабре 1831 года его уволили от службы в капелле. Очевидно, в силу пристрастия к рассеянной жизни. Однако в следующем году он делает над собой усидие и даже занимает место помощника капельмейстера императорских московских театров. А к началу 1833 года относится появление в печати сборника девяти его романсов «Музыкальный альбом на 1833 г.». Между прочим, в сборнике напечатан и знаменитый романс «Не шей ты мне, матушка», прославивший имя Варламова и сделавшийся известным на Западе в качестве «русской национальной песни». Стоит ли упоминать, что сборник посвящен Верстовскому. Поскольку всех известных композиторов можно было перечесть, ограничиваясь пальцами одной руки. Ну, какие ж тут требования к мастерству?

Алексей Николаевич не снижал темпы выпуска творческой продукции. В Москве один за другим ставились водевили с его музыкой. При открытии Петровского театра был поставлен пролог «Торжество Муз», в котором музыка гимна принадлежала Верстовскому.

Пришла пора и опер. И настоящую славу Верстовскому принесла опера «Аскольдова могила», поставленная 16 сентября 1835 года в Москве и 27 августа 1841 года — в Петербурге. Не оставлял вниманием уже прославленный композитор и сочинение музыки к различным драматическим произведениям; кантаты и хоры, гимны и романсы.

Наряду с сочинительством и службой Александр Егорович занимался и преподаванием музыки, главным образом — пения, зачастую в аристократических домах. Уроки и сочинения его оплачивались хорошо, но при рассеянном образе жизни композитора ему часто приходилось нуждаться в деньгах.

Дело в том, что Варламов, помимо музыки, имел и еще одну страсть карточную игру, за которой просиживал целыми ночами. Кто в карты игрывал, пусть по маленькой, знает, какой глубины тот омут. И когда наступали черные дни, Александр Егорович принимался сочинять и немедленно же отправлял едва готовую рукопись к издателю. До отделки ли тут.

А Верстовский не забывал о карьере. В 1842 году он делается управляющим московской конторой императорских театров. И оказывает почти неограниченное влияние на театральные дела. В этом ему активно и не без удовольствия помогает супруга его, Надежда Васильевна, артистка, любимица московской публики. А влияние на театральные дела — штука не простая, дилетантского подхода не терпит и забирает человека всего без остатка. К тому же и Надежда Васильевна, по отзывам самого неистового Виссариона, вся была огонь, страсть, трепет и дикое упоение. Представьте себя на месте ее мужа.

В 1845 году Варламов снова переехал в Петербург, где ему пришлось жить исключительно своим композиторским дарованием, уроками пения и ежегодными концертами. Под влиянием неправильного образа жизни, бессонных ночей за картами, разных огорчений и лишений, здоровье пошатнулось. Да и как не пошатнуться? И 15 октября 1848 года Александр Егорович скоропостижно скончался. И отнюдь не за фортепьянами. А на карточном вечере у знакомых. Когда Варламова привезли из гостей мертвым, супруга его в тот же миг разродилась сыном и была разбита нервным параличом.

С выходом в 1850 году в отставку, Верстовский не только утратил влияние на театральную жизнь, но и прямо оказался забытым. Напоминала о нем лишь «Аскольдова могила». В письме, написанном в 1861 году, он сетовал: «За «Аскольдову могилу» московская дирекция выдала мне единовременно две тысячи ассигнациями — собрала же сто тысяч серебром доходу с оперы, и я теперь, будучи в отставке, должен покупать себе место в театре, чтобы взглянуть на старые грехи мои»… Алексей Николаевич Верстовский умер 5 ноября 1862 года.

Достоинства сих двух питомцев муз также отмечены критикой. Сухо, но верно:

— Варламов писал искренне, тепло и задушевно, обладая очевидным мелодическим дарованием и умением передать национальный русский колорит.

— Мелодическое творчество Алексея Николаевича непринужденно, разнообразно и носит яркий национальный отпечаток.

И тот, и другой, очевидно, с ранних лет чувствовали, что не одолеют технических вершин своего ремесла. И там, где сочинительство их касалось самого для них родного — романсов — слышалось печальное и невысказанное, порою просто негативное. О чем свидетельствуют названия. У Варламова: «Не шей ты мне, матушка», «Нет доктор, нет», «Ты не пой», «На заре ты ее не буди», «Что отуманилась», «Мне жаль тебя»… На что Верстовский отвечал не менее трагичными (опять же, в плане названий): «Черная шаль», «Старый муж, грозный муж». Или операми «Тоска по родине» и «Аскольдова могила»! Последнее — без комментариев.

Дальше больше. Сочинив романс «Не бил барабан перед смутным полком», Варламов явно зашифровал истинную суть своего творения. Тоже, очевидно, не без предчувствий. Но нашлись в России беспокойные люди, разгадали ребус. И над бескрайними просторами отечества поплыло заунывное, как по жертвам чумы: «Вы жертвою пали в борьбе роковой». При чем не сразу догадаешься, что речь идет о Варламове и Верстовском в первую очередь…

Грустная история, господа. Но иной раз, когда в тихом, прочувствованном застолье вдруг затянет голос незатейливый бесхитростную историю про сарафан, ей-ей всплакнешь… Да Бог с ней, с техникой. И так хорошо. Все равно хорошо…

Однажды, в старом немецком кабаке, заброшенном волею судеб в глухой угол компьютерной сети, Федор оказался за одним столиком со Старым. Тот казался чем-то удрученным, вздыхал и покачивал головой, роняя слюни в кружку с крепким баварским.