Эдуард Володарский - Птицы белые и черные

Немцы стреляют из автоматов, медленно, нехотя отходят к обочине.

Борона засела между деревьями, бьется испуганная лошадь. У длинных вожжей лежит убитый полицай.

Рослый унтер-офицер стоя стреляет из ручного пулемета. Отходит к лесу мимо телег.

Один мертвый немецкий автоматчик висит, перегнувшись через борт телеги. На руке поблескивает обручальное кольцо.

Тяжело взрывается цистерна.

Через горящий бензовоз видно, как на дороге мечутся оглушенные взрывом коровы.

Одна корова поворачивает к лесу. Она пробирается сквозь кустарник, мычит, мотает головой.

Пожилой, исхудавший партизан с изумлением всматривается в корову, потом приподнимается:

— Мать честная! Это ж моя Розка! — Он вскакивает, бросается вперед.

— Роза! Роза! — приговаривает он и пытается догнать взбесившуюся корову.

Корова бежит по лесу, пробирается через кусты.

Мужик бежит за коровой. Бежать ему тяжело. Он выбивается из последних сил, хватает ртом воздух. Бежит, продолжая звать:

— Роза! Роза!

Корова поворачивает, выбегает на дорогу.

Партизан выскакивает за ней на дорогу. Стучит пулеметная очередь. Партизан валится на землю. Последнее, что он видит, — это корова, убегающая по дороге.

Локотков стоит у треснутого окошка, прислушивается к далеким звукам боя. Потом отходит от окна, садится. В противоположном углу избы сидит сухая женщина с изможденным лицом. Рядом с ней подвешена люлька. У ног копошатся еще двое оборванных ребятишек. Женщина сидит неподвижно. Во всем ее облике — полнейшее безразличие ко всему на свете. Изба — пустая, темная.

— И как ты живешь одна в пустой деревне? — негромко спрашивает Локотков.

Женщина поднимает голову.

— Так и живу. Жду, пока околею.

— Муж на фронте?

— Драпает, — сухо усмехается женщина. — Небось до Волги уже добежал.

— Ему там не легче, товарищ женщина, — упрекает Локотков.

— Господи! — вдруг со злобой выдыхает женщина. — Поговорить, что ли, не с кем? Шли бы вы отсюда, жалостливые.

Женщина встает, уходит за печку.

— Вы пожалеете… Потом за вами каратели придут… Тоже жалеть будут.

Молчит Локотков. Курит.

Темная вода ручья омывает ноги в грязных немецких сапогах с короткими голенищами. По воде стелются белесые полосы размытой глины. Ноги в сапогах выходят на берег, засыпанный осенней листвой.

По голому осеннему лесу не спеша идет человек в немецкой форме. На груди у него автомат, чтобы легче идти, полы шинели подоткнуты за пояс. Это Лазарев. Через просвет между деревьями открывается окраина сожженного хутора.

Куча горелого кирпича, полузасыпанного осенней листвой. Мимо проходят ноги Лазарева. Лазарев идет по бывшей улице хутора. Тихо и мертво. Только торчит одинокий журавль с сохранившейся кадкой на цепи.

Лазарев подходит к колодцу, оттягивает журавль вниз. Слышно, как хлопается в воду ведро.

— Хенде хох!

Лазарев вздрагивает. Потом медленно поднимает руки. Перед его лицом проползает мокрая цепь, тонко скрипит журавль. Потом проплывает деревянная бадейка. С нее стекают струйки воды.

— Ложи автомат, фриц проклятущий! — говорит голос за его спиной. — Автомат! Вэк! Ну!

Лазарев пробует было оглянуться, но голос предупреждает:

— Не балуй!

Лазарев снимает автомат, слышит позади себя хруст чьих-то шагов.

— Я тебя, гада, здесь кончу, — говорит голос. — Узнаешь теперь, как в нашей земле лежать! Хол