Валерий Казаков - Асфальт и тени [Рассказы, повесть]

— Вы говорите, мне интересно, многое действительно совпадает.

Предплачевное сопение стихло. Нижняя губа вернулась в исходное положение, скулы встали на место, в глазах заблестели искорки любопытства, смешанные с легким восхищением.

— Куда уж не совпадать! А ты когда-нибудь задумывалась о том, зачем ты ему нужна? Ответ предвижу — влюбился! До знакомства с его показаниями следователю мог бы частично согласиться, сейчас, увы, нет. Им руководил тот же эгоизм и желание красоваться в твоем ореоле, дочери национального героя, девочки из золотой молодежи страны. Да после тебя для него будут открыты объятия любой провинциалки. Почтут за честь, отбила, мол, у дочки самого Мерошко. Завтра утром я привезу тебе его писания…

— Не надо, я читать не буду…

— Будешь, как миленькая, куда ты денешься! Я тебе не Тольчик, заставлю.

— Виктор Анатольевич, а вы разве уйдете? — испуг, и просьба, и надежда звучали в этом наивном вопросе.

— Я ведь тебе обещал разобраться с твоими уголовниками, адресок им, кстати, папаша твоего дружка подсказал. Откуда он его, интересно, знает?

— Да ну вас…

— Ты, моя милая, не нукай, представь себе на минутку, что было бы, не окажись меня в городе. На «стрелку» со мной пойдешь?

Вика с криком «ура!» бросилась ему на шею.

«Стрелка» была забита по всем правилам, в людном месте и страховалась десятком крепких ребят, для которых фамилия Мерошко служила и паролем, и приказом к действию. Виктор Анатольевич переговорил с интеллигентного вида молодым человеком кавказской наружности, представлявшим противоположную сторону, и, найдя полное понимание, подозвал к себе Вику.

— Познакомься, это Алан. Его старшего брата твой отец в свое время спас от смерти.

— Извини за недоразумение, фамилию неправильно мне назвали, — почти без акцента заговорил осетин. — В нашей семье твоего отца чтут, и ты, его дочь, для меня, как родная сестра. Не обижайся, мы плохих людей, которые тебя подставили, обязательно накажем. — И добавил, обернувшись к Рестецкому: — Еще раз извините, Виктор Анатольевич, что так получилось. В убогое духом время живем. Родное правительство и парламент десяток лет пытаются ссучить целую страну. Национальных героев, орденоносцев, генералов, олимпийских чемпионов поголовно обратили в криминальных авторитетов. Сын, как и я, борьбой заниматься начал, чемпионом республики стал среди юношей. В Германию его увез, пусть лучше немцам золото добывает, чем дома по отцовскому пути пойдет. Вернется генерал, привет передавайте, только о моем косяке не говорите, со стыда помру.

И высокие договаривающиеся стороны разошлись каждая в свой мир.

— Здорово! — глядя в спину удалявшемуся борцу, крепко сжав руку спасителя, восхищенно прошептала Вика. — Наша банда победила!

Поблагодарив подстраховывающих ребят, вид которых и поверг Вику в неописуемый восторг, Рестецкий предложил отпраздновать это знаменательное событие в ресторане. Фантазия юной спутницы дальше второстепенных забегаловок и молодежных дискотек не шла, и в конце концов, смутившись, она взмолилась:

— Вы же воин и победитель, а я скромная горянка, вон только что брат с кинжалом приходил, ведите меня, о, мой господин!

— Ну что же, раскрепощенная дщерь гор, я поведу тебя в знойные пески Бухары, поправь шаровары и прикрой лицо темным платком.

Город после изнуряющей жары с нетерпением вдыхал первые дуновения вечерней прохлады. Дневной поток машин понемногу схлынул, уступая место праздным, нарядно блестящим иномаркам, уносящим своих седоков в бездны вскипающей огнями ночи.

Остаток вечера и часть раннего утра обратились в две сумбурные, захлебывающиеся, сокровенные исповеди. Такое, как правило, говорят друг другу или перед расставанием или перед венчанием.

После ресторана они долго бродили по городу. В кармане, как большой жук, ползал раскаленный от вибрации телефон. Незаметно дошли до Викиного дома.

У двери квартиры девушка резко обернулась и, глядя ему прямо в глаза, полным решимости голосом выпалила:

— Рестецкий, я влюбилась! И ты тоже, только не ври!

Виктор Анатольевич очень боялся влюбиться в свою жену, потому что никто не знает, куда тебя вынесет этот мощный и непредсказуемый поток.

Третьи сутки пытался пойти дождь. С утра неистово пекло, а после обеда на город наваливалась липкая духота.

Большая река, вдоль которой нелепо вытянулись кривые, с первичными признаками асфальта улицы, не спасала задыхающихся горожан. Постоянный угар химических предприятий и флагманов металлургии дожирал остатки спасительного кислорода. Звери в округе давно повымирали или перекочевали подальше от гиблого места, и только люди, с бледными злыми лицами, распираемые гордостью за убивающую их науку, продолжали здесь жить, плодиться и после непродолжительного, мутного существования налегке перебирались в исполинский город мертвых, носящий мрачное тюркское название.

Две черные машины с бледно-синим, потусторонним миганием и заунывным воем с трудом протискивались по центральной улице. Обескураженные водители частных легковушек резко тормозили, жались к обочинам, скреблись своими жестяными боками друг о друга, наталкивались на передних, подставлялись задним, и все в один голос на чем свет стоит костерили Чужака. Гаишники в бурых от пота рубахах с пунцовыми лицами остервенело дули в свои свистки и бестолково махали полосатыми палками.

Вой сирен, фырканье моторов, нервные гудки клаксонов, сиплые трели милицейских свистков, визг тормозов и отборный мат — таким запомнился обывателям губернского города первый выезд еще не отошедшего от инаугурации нового хозяина области с диковатой фамилией Чужак и по прозвищу Сурок. Именушка эта прилипла к нему со студенческих времен — за привычку насвистывать известную песенку про сурка, который всегда со мною. Привычка прошла, прозвище осталось.

В бронированном чреве сановного автомобиля было прохладно, и если бы не клубы табачного дыма, смешанные с крепким перегаром, этот кондиционируемый уголок мог бы считаться раем посреди заоконного удушливого мира.

Сурок, с каменным лицом сфинкса развалившись на заднем сиденье, тупо смотрел в тонированное стекло. Ему все еще не верилось в очередной удачный поворот судьбы. И все же, что бы ни писали, что бы ни мололи злые языки, свершилось! Он, на долгие четыре года, хозяин, бог и воинский начальник почти двух миллионов полюбивших его за три месяца предвыборной борьбы людей, а также заводов, газет, пароходов.

«Все же какие они увальни, эти провинциалы», — с презрением глядя на дорожное столпотворение, подумал губернатор.

— И куда ты, деревня, прешь? — негромко, чтобы, не дай бог, не нарушить государственного течения мыслей, чертыхался худощавый, с дерганым лицом водитель.