Валерий Казаков - Асфальт и тени [Рассказы, повесть]

Хлопнув по спине охранника, он резко бросил: «Силовиков ко мне!»

Машина остановилась в колодце внутреннего двора администрации. Тяжкая, гнетущая духота висела над городом. Все только начиналось.

Петр Васильевич жил сучьей жизнью, так, видно, было написано ему на роду. Но про это он, к счастью, не знал или не хотел знать, сказать же правду бывшему секретарю обкома партии никто не осмеливался.

В былые времена профессия политического руководителя, овеянная славой Павки Корчагина, таинственностью подпольной борьбы, была сокровенной мечтой многих и лидировала в романтическом рейтинге подрастающего поколения. Да что там подростковая романтика, вся наша жизнь была пронизана и переполнена бесцветными внуками непогрешимого Ильича, которых без особого труда можно было распознать по одинаково серым или темно-синим костюмам, пустым, вылинявшим от беспринципности и страха глазам. Они дни и ночи без устали радели о народном благе и государственных интересах.

Священное дело защиты государственности и, конечно же, забота о благосостоянии людей во все времена остаются главным делом самого государства. Если внимательно присмотреться, в гнутом зеркале истории без особого труда можно увидеть, что забота о самом себе является основной, выражаясь научно, функцией деятельности любой государственной машины. Забота о достатке человека, наивная вера в социальное равенство служили сладким обманом в мире горя, слез и тяжелого, отупляющего труда. Горечь повседневности воспринималась сознанием как обжигающая глотку необходимость, после которой долгожданное тепло разливалось по усталому телу, появлялась уверенность, и сладкие грезы неизбежно светлого будущего заставляли сильнее колотиться надсаженное работой сердце. Тысячелетняя наивность человечества, свято верующего в дармовую для всех еду, с особым цинизмом воплощалась какой-то таинственной и могущественной силой в нашем многострадальном Отечестве.

Толпы людей, ослепленных заботой о государстве, со звериным остервенением несколько десятков лет с завидным успехом истребляли друг друга. Некогда огромная страна разделилась на два доминирующих класса и мятущуюся прослойку. Один класс сидел за колючей проволокой, другой его охранял, а трепетная прослойка доносила на представителей обоих классов и саму себя. Из ее среды и выросла особая формация советских людей, ремеслом и внутренней потребностью которых было чутко вслушиваться в шепот на соседской кухне, с самозабвением рыться в мусорных ведрах, с государственным видом обнюхивать использованные импортные презервативы. Эти люди были повсюду, никуда они не делись и теперь. Именно к такой когорте и принадлежал Петр Васильевич.

Кабинетик у партийного генерала (он успел в свое время поработать в соответствующих органах) был небольшой, но ведомство, к которому ему посчастливилось пристроиться, обещало стать хлебным, а самое главное — он опять стоял на защите народных интересов. Не надо было с утра до ночи гонять покусившихся на государственную копейку мошенников. Изнуряющий труд сыщика, пахнущий потом и несвежим бельем, бессонные ночи и общение со строптивыми фанатиками своего ремесла, — все это было позади.

Порой ему казалось, что старые добрые времена вернулись, многие сослуживцы, безвозвратно канувшие в безвестность, удобно расселись на солидных государственных должностях и потянули за собой своих. То же, с опасливой оглядкой наверх, делал и Петр Васильевич. Он, как никто другой в новорожденной бюрократической структуре, понимал, что именно кадры решают все. Чьи кадры — тот и сильней. В сущности не столько важна была должность, которую занимаешь, сколько возможность подобрать и расставить своих людей.

Генералу повезло. Над ним были поставлены люди случайные, неискушенные в аппаратных делах, только что выхваченные чьей-то волей из пропахших дешевыми сигаретами и дрянным кофе лабораторий безликих номерных институтов. Их отличительной чертой была трусость. Чиновник средней руки в душе всегда трус, главная его заповедь — не взять на себя лишней ответственности, да и нелишнюю попытаться переложить на кого-нибудь другого. Эта характерная черта служивого человека — не только отечественное изобретение, она присутствует всюду, где государство не в состоянии защитить и обеспечить своего служащего. Уповать же на заступничество начальства, проникнутого той же трусостью, считается в этой среде непростительно глупым и наивным. Петр Васильевич в этом неплохо разбирался и умело использовал в своих интересах.

Щелкнул внутренний телефон. Генерал, не отрываясь от газеты, нажал на кнопку.

— Петр Васильевич, вы назначали встречу Альберту Ноевичу. Он в приемной, — с придыханием заворковал голос секретарши с легкомысленным именем Мила.

«Вот стерва, всю арию исполнила, разве что не застонала в конце! Ну, я ей сейчас врежу, это ж надо, решила меня с утра завести!» — и, стараясь говорить спокойно, произнес:

— Альберта Ноевича попроси полчасика погулять, на телефон посади Сивчика, а сама ко мне.

— Слушаюсь, — победоносно зазвенел молодой голос.

Оставим на совести генерала, что и как он «врезал» в то утро Миле, может, напротив, это бойкая секретарша вправляла только ей ведомым способом стареющие обкомовские мозги, выуживая у жадного любовника очередную сотню баксов на приобретение какой-нибудь женской пустяковины. Не наше это дело. Отношения шефа и секретарши вечны как мир, а потому в какой-то мере священны. В конце концов, не с референтом и не с помощником он заперся в комнате отдыха, хотя и этим нынешний госаппарат уже не удивишь.

Альберт Ноевич понял все с полуслова и, покровительственно улыбнувшись Миле, получившей удобное и хлебное секретарское кресло не без его помощи, скромно покинул приемную набирающего силу высокого начальника. Походкой, выражающей покорность и готовность всякому услужить, этот полнеющий, лысоватый господин неопределенной национальности со странным именем и отчеством принялся, как могло показаться со стороны, без всякой цели бродить по коридорам казенного заведения, живущего своей, отдельной, засекреченной от всего мира жизнью.

Только непосвященный мог заподозрить Альберта Ноевича в бесцельном шатании по властным коридорам, на самом деле этот паркетный променад представлял собой кропотливую, тонкую и весьма сложную работу, требующую высокого актерского мастерства, такта, умения правильно и красиво говорить, а главное — правильно молчать и незаметно слушать.

За полчаса, подаренных Милой и генералом, Альберт узнал много полезных для себя вещей. Цепкий тренированный мозг жадно ловил фразы, обрывки разговоров, настроения, с которым выходили сотрудники от того или иного начальника, ответы на телефонные звонки, легкий треп с секретаршами и бесценная шоколадка — все это он складывал в сложную мозаику, представлявшую довольно точную картину внутренней жизни госучреждения.