Валерий Казаков - Асфальт и тени [Рассказы, повесть]

Выпить за здоровье шефа на этот раз не получилось. Иван Павлович Плавский, резко обернувшись, быстро вошел в комнату, оставив на широких перилах в дотлевающих лучах осеннего заката полную пепельницу дымящихся окурков.

— Ну что, надежда родины моей, Лаврентий да Малюта? Все о загубленных душах печалитесь? Хочу вас утешить: «загубить» не всегда означает «погубить»… Иной раз в смерти одного — спасение многих. Однако и знатные имена у моих помощничков, аж мороз по шкуре бежит! — И, весело окинув по-военному вскочивших подчиненных, продолжил: — Малюта Максимович, вы на сегодня свободны, хорошенько обдумайте наш разговор, а главное, определите алгоритм реализации основной темы. И желательно, сторонними силами. До свидания.

Машина почти беззвучно катилась по непривычно гладкому для Подмосковья асфальту. Дорога как бы нехотя петляла среди высоких и стройных, словно высыпавших на подиум, сосен. Свет фар, качаясь в такт подъемов и спусков, успокаивал и убаюкивал. Напряжение прошедшего дня и особенно последних часов постепенно развеивались, уступая место четко работающей мысли.

Малюта любил смотреть на бесконечную серую ленту летящей дороги. Она всегда казалась такой разной, необычной, таинственной, и он был почти уверен, что на самом деле это не он, мельчайшая и простейшая частичка человечества, несется по этой бесконечности, а она — многоликая в своем однообразии дорога — влечет его и весь окружающий мир из никуда в никуда. Если по каким-нибудь служебным причудам ему приходилось на неделю или более задерживаться в утомляющем суетой и шумом городе, он начинал тосковать, накапливающаяся изо дня в день усталость постепенно перерастала в раздражительность, а та, в свою очередь, неизбежно тащила за собой верную спутницу — злость.

Раньше он не понимал истоков своей злости и, как каждый из нас, повинуясь эгоизму, искал ее первопричины в домашних, сослуживцах, начальниках, плохой погоде. Да мало ли где еще можно искать оправдание самому себе?.. И вот однажды ему открылась тайна дороги, ее философское осмысление, и он нырнул в нее, как в омут, безоглядно, очертя голову, не думая о перспективах возвращения назад. Дорога это оценила и пожаловала его своей милостью.

Только насытив зрение мирным скольжением слитых воедино материи, пространства и времени и убедившись, что серое мелькание продолжается под плотно смеженными веками, Малюта Максимович принялся подробно анализировать последний разговор с секретарем Совета национальной стабильности.

Предложение сопровождать Ивана Павловича до загородной резиденции поступило в самом конце рабочего дня. Скураш уже собирался позвонить Инге и подтвердить вчерашнюю договоренность о встрече в уютном ресторанчике, который она ему показала в прошлое и пока что единственное свидание, как непривычно простуженно затрещал телефон прямой связи. С легким волнением он поднял трубку самого важного в кабинете телефонного аппарата.

— Здравствуйте, это Плавский, — неожиданно зарокотала трубка, — через четыре минуты жду вас внизу, у спецлифта.

Малюта лихорадочно бросился запихивать в сейф разложенные на столе бумаги и, прижимая плечом к подбородку телефонную трубку, чтобы узнать у кого-нибудь, где находится этот самый спецлифт, однако все набираемые им номера отдавали гулким эхом длинных гудков. Только настроенная на свидание Мрозь оказалась на месте и, выслушав сбивчивый вопрос, перемежаемый извинениями за сорванный вечер, указала четкое направление движения.

— Самый короткий путь, — проникнувшись сложностью момента, чеканила Инга, — из «аппендикса» приемной самого секретаря. Торопись, чтобы успеть спуститься до шефа. Не успеешь, лети по пожарной лестнице, она недалеко, но после Ивана Павловича в лифт не садись, чревато.

Заперев дверь, Скураш бегом бросился вниз, благо бежать было всего этаж. Миновав длинный коридор, он несколькими глубокими вдохами восстановил дыхание и вошел в приемную.

Дежурный, крепкий еще старик, увидев его растерянное лицо, понимающе замахал руками, указывая на боковую дверь.

— Можете не торопиться, Малюта Максимович, как раз успеваете и спуститься, и отдышаться, и мысли в порядок привести. Только что очень важный звонок прошел, так что минимум минут десять он точно будет разговаривать, не меньше.

— Спасибо… — Скураш запнулся, понимая, что забыл имя и отчество сегодняшнего дежурного.

— Иван Данилович, — добродушно улыбаясь, подсказал седой неприметный человек в скромном, но безукоризненно отутюженном костюме. — Вы не смущайтесь, всего-то две недели на службе, где уж здесь всех упомнить. Через годик-другой и рады будете забыть и имена, и лица, но, увы, так уж устроена память, ничем их оттуда не вышибешь.

— Извините, Иван Данилович, я лучше спущусь, а то негоже суетиться перед высоким начальством.

— Правильно, молодой человек, рассуждаете. Может быть, в этих, казалось бы, простеньких словах и есть залог вашего успеха, уж поверьте старику.

Всю дорогу в непривычно просторной машине Малюта резался с шефом в «переводного дурака». Пожалуй, эта была единственная карточная игра, в которую он неплохо играл. Секретарь же Совета, как потом оказалось, играл во все игры, и притом почти всегда выигрывал.

Наполучав вдоволь «дураков» и приведя тем самым Ивана Павловича в прекрасное расположение духа, Скураш, сам того не подозревая, нащупал верную дорожку к сердцу этого нелюдимого на первый взгляд человека. Они вошли в сверкающий казенной стерильностью большой дом, ладно вписавшийся в сосновый бор и парящий огромной верандой с раздвижными окнами над ухоженным фруктовым садом.

Малюта Максимович машинально потрогал лежащие на низком журнальном столике разукрашенные затейливой резьбой нарды.

— Играете? — услышал он.

— Да так, средненько…

— Средненько — это я играю. Может, пока собирают на стол, пару коротеньких сгоняем?

— Иван Павлович, разве у меня есть выбор? Конечно, сыграем, надо же чем-то вкус «дурака» перед приемом пищи перебить.

С «почетным» счетом «пять — один», — понятно в чью пользу, перешли в столовую.

— Малюта Максимович, надеюсь, вы не слишком голодны и согласитесь минут сорок погулять, как вы недавно справедливо заметили, перед приемом пищи. Я вот тоже обожаю армейские обороты и не стесняюсь их, а чего мне стесняться своей жизни? Я за спины других не прятался, на печи не отсиживался, все, что мог, у Родины заслужил. Орденов и медалей внукам и правнукам хватит. Пойдемте гулять, — и, скорчив кислую мину, он многозначительно поднял вверх указательный палец.

Желтая листва, аккуратно сметенная с выложенных брусчаткой дорожек, покорно повинуясь легкому ветерку, крутилась у них под ногами. Небо только начинало тускнеть, и кто-то неведомый гонял по нему, безо всякой последовательности, стада еще не отяжелевших от влаги вертлявых облаков.