Кэтрин Хайд - Заплати другому

А еще та милая леди в «Кошкином доме», она сразу же пустит деньги на стерилизацию котов с кошками и на другие ветеринарные расходы. В ее приоритетах нет никаких сомнений.

Да, подумала миссис Гринберг, вновь выйдя в бодрящий, напоенный свежестью вечер. Все верно. Завтра утром она первым же делом оповестит кого надо по телефону.

Боль в груди появилась, когда она возвращалась домой.

Не в сердце, а скорее в легких, как при приступе гиперемии, и миссис Гринберг часто останавливалась, чтобы перевести дыхание. Не такая уж она и старуха, напоминала она себе, только-только за пенсионный возраст перевалила, зато после утраты Мартина заметила, как тело стало само по себе сдавать, словно бы не оставалось у него сил ждать. Словно бы все, что защищало организм, перестало заботиться о нем и лишь поторапливало хозяйку. Артрит с тех пор утроил свою хватку, и она становилась добычей любой пустячной заразы, вертевшейся вокруг.

Часто останавливаясь передохнуть, она сделала крюк (чего раньше не делала никогда), чтобы пройти мимо дома Тревора Маккинни. Такой приятный домик с округлой крышей под кровельной плиткой, в окружении растений, которые не выглядели чрезмерно разросшимися. Все портила покореженная, ужасная штуковина перед входом, напоминавшая жуткие останки после неприглядной смерти на шоссе. Миссис Гринберг представляла, как, должно быть, хотелось матери мальчика избавиться от этого ужаса, как хотелось ей вернуть былую простую красоту окружению ее жилища, возможно, она даже мечтала об этом так же, как и миссис Гринберг о своем садике.

Нынче вечером в доме гость, поняла она, остановившись дух перевести на тротуаре. Белый «Фольксваген-жучок», отлично ухоженный, стоял возле дома. Новый поклонник. Хорошо. Прежнего она видела, и он не показался подходящей ей парой.

Было видно в окно ярко освещенной столовой его лицо – правую его сторону в профиль.

Хорошо одетый чернокожий мужчина, такой красивый и утонченный.

Что ж, тогда хорошо. Для них хорошо.

Миссис Гринберг надеялась, что мать Тревора не станет никого слушать, не позволит никаким мелким умишкам встать у нее на пути. Ее в свое время пытались отговорить выходить замуж за Мартина, потому что тот был евреем, только она не послушалась, и Мартин стал лучшим мужем, какого только может желать женщина. Хороший человек он и есть хороший человек.

Возможно, мать Тревора выйдет замуж. Славно для мальчика, если она это сделает. С матерью Тревора миссис Гринберг никогда не встречалась, но знала, что та ей понравилась бы, потому что… взгляните, что она произвела на свет своим чревом и любящей заботой. Мальчика, способного полюбить садик ради больной, скованной артритом женщины, у которой уже нет сил любить этот садик, как следовало бы.

– У вас там хорошая женщина, – тихонько выговорила она, обращаясь к красивому, утонченному мужчине в окне, который, конечно же, не слышал. – Хорошая женщина с хорошим мальчиком. А вы позаботьтесь о них. Я знаю, что вы так и сделаете.

Когда она наконец-то добралась до дому, запыхавшаяся и с болью в груди, Ричард, благодарение Богу, уже ушел.

Она приняла горячую ванну и улеглась, кашляя, в постель, зная: что бы ни случилось теперь, садик будет под присмотром. Крыльцо надо подкрасить. Завтра она сделает несколько звонков, кое о чем договорится. То, что потом, не имело значения.

Даже если то, что случится следом, будет гадостью: воспалением легких или азиатским гриппом. Даже если не удастся выкарабкаться на этот раз, это будет не важно. Все уже улажено или будет улажено к тому времени.

Сон наваливался как что-то тяжкое и всепоглощающее, похожее на утешение из уст смерти: обещание встречи с ее Мартином и долгого, давно заслуженного отдыха.

Арлин заглянула к Тревору пожелать спокойной ночи сразу же, как м-р Сент-Клер уехал. Как раз вовремя, как по часам. Что вообще в этом человеке было такого, что всякий раз заставляло ее чувствовать, будто она на пароход опаздывает или что-то в этом роде. И почему ей никак не отделаться от мысли, будто он делает это нарочно?

Тревор, лежа в постели, делал домашнее задание.

– Должна на работу идти, милый. У тебя в телефоне номер цел?

– А то, мам.

– А телефон Лоретты?

– Наизусть помню. Знаешь, я не боюсь. Никогда не боюсь.

– Знаю, милый. Зато я боюсь.

– Мам, я большой мальчик.

– А то, милый. Ты у нас взрослый.

Она присела на край кровати, убрала пальцами кудрявые прядки со лба сына. Знала, что ему, наверное, не нравятся телячьи нежности, какими одаривают детишек куда младше него, но сын недовольства не выказал.

Он до того походил на отца, что аж жутко делалось, даже взглядом потупленным, а ведь подними он его в тот момент да посмотри в ее глаза, может, и пришлось бы Арлин отводить их в сторону. Впрочем, он этого не сделал.

– Милый?

– Чего, мам?

– А ты не пытался…

– Что?

– Нет. Ничего. Должна идти.

– Нет, правда. Что?

– Не пытался ты… вроде как… свести меня с мистером Сент-Клером. Нет? Я просто уверена, что не пытался.

Эти (как у Рики!) глаза взметнулись и уставились прямо в нее, а ей чудом удалось не отвести взгляд.

– А что? Тебе он не нравится?

Будто кулаком в живот ударили, никак не меньше, когда она поняла: он пытался. Пусть и не было особой уверенности, отчего это кажется таким важным. И тут, глянув на домашнее задание Тревора, она увидела лист бумаги, на котором была изображена его задумка. Круги, как те, что чертил по грязи Джерри, тогда, между двумя кометами, когда мгновенная вспышка высветила веру в то, что жизнь можно изменить.

А то, может, и две жизни.

Круги на бумаги были пустыми, все, за исключением трех верхних. Первой волны. В один было вписано имя Джерри, а потом вычеркнуто, отчего Арлин вдруг сделалось бесконечно грустно, словно бы единый росчерк разом лишил Джерри шанса. Во втором круге стояло: «М-р Сент-Клер», – и тоже было вычеркнуто, что тоже вызвало в ней какое-то чувство, хотя она ни назвать его не могла, ни отделаться от него. В третий круг было вписано: «Миссис Гринберг», – что, слава богу, вовсе ни о чем ей не говорило. По крайней мере, эту самую миссис Гринберг не выносят вон с цветами, – во всяком случае, насколько Арлин было известно.

Поначалу ее собственные слова прозвучали не совсем правильно:

– Ну, вообще-то, Тревор, нет. Не думаю, что он мне по-настоящему нравится. Он на меня как-то нервно действует. А что? Он тебе нравится?

– Ага. Еще как.

– Почему?

– Не знаю. Думаю, потому, что ему можно всякое сказать. А он потом тебе всякое в ответ скажет. Просто и честно – разом. О чем ни подумаешь, можешь просто сказать. Это ведь здорово, правда?

– Ну-у, думается, так, только… милый, просто не могу понять, зачем тебе это понадобилось.