Александр Проханов - Гость

Он знал, что отгадка его помрачения таится у Янгеса. У колдовского финансиста, заманившего его в смертельную игру. Есть ключ, способный разомкнуть изнурительную цепь, к которой он был прикован. Но Янгес отсутствовал. Милая секретарша обещала сообщить боссу о звонке, но ответного звонка не последовало.

Веронов знал, что существуют лекарства от колдовства. Средства, способные одолеть чары. Существует высшая сила, способная одолеть зверя.

Однажды он гулял по Новодевичьему монастырю, наслаждаясь тишиной, нежной женственностью бело-розовых храмов. Рассматривал надписи старых надгробий, где на черном мраморе были начертаны имена титулованных особ, – статских советников, генералов от инфантерии и артиллерии, архимандритов, почетных купцов. В монастыре, отделенном от города стеной, была райская красота, пахли розы, послушник в черной рясе поливал цветы, и звучали в лазури хрустальные перезвоны колоколов, которые отмечали звонами не земное, а небесное время. Он увидел, как в храм в сопровождении монаха идут две женщины, которые, приближаясь к храму, начинают дрожать, вскрикивать, подпрыгивать, извиваться, намереваясь повернуть обратно. Монах грозно на них кричал, замахивался, гнал к церковным вратам.

– Что это они? – спросил Веронов у послушника, поливавшего розы.

– Лучше не смотреть, – ответил тот, разбрызгивая над цветами серебристую струю.

– А что?

– Отец Макарий бесноватых отчитывает. Бесов гонит. Эти две бесноватые. Вишь, как их корчит. Бесы крест чувствуют. Я отсюда пойду. Да и ты уходи. Бесы из церкви вылетят, да тебя найдут. Не дай Бог! – послушник перестал поливать и заспешил прочь, шаркая башмаками.

Веронов усмехнулся и продолжил прогулку среди райских красот.

Теперь же он пришел в монастырь повидаться с отцом Макарием и умолять его о спасении. Было сумрачно, с деревьев летели желтые листья. Надгробья мокро блестели. Но розы все так же благоухали. Из низких туч тихо пели колокола.

Мимо шел молодой монах в рясе, с космами волос из-под скуфейки. Стан в талии был перетянут ремнем. Поравнявшись с Вероновым, монах, радуясь какой-то своей мысли, посмотрел на него синими глазами, собираясь пройти.

Но, должно быть, лицо у Веронова было полно такого смятения, такой неуверенности и робости, что монах остановился и спросил:

– Вы кого ждете?

– Мне бы отца Макария?

– Вам зачем? – монах пытливо осмотрел Веронова с ног до головы, как если бы хотел отыскать в нем признаки увечья или иных отклонений. – Батюшка отдыхает после службы.

– Я подожду, – и таким умоляющим и смиренным был голос Веронова, такая была в нем безысходность, что монах кивнул:

– Подождите. Если батюшка не спит, я позову, – и скрылся, развевая летучую рясу.

Веронов смиренно ждал под моросящим дождем. Московская осень принесла с собой холодные ветры, листопад, низкие тучи, среди которых купола горели, как золотые глаза. Город за стеной чуть слышно шумел. А здесь, над могилами, краснели рябиновые гроздья и в деревьях перелетали дрозды.

Неожиданно перед Вероновым возник монах. Он был могучий, сутулый, как борец. Из рукавов темной куртки виднелись сильные жилистые руки, какие бывают у кузнецов. Его борода, серо-стальная, твердо торчала, и казалось, если по ней провести напильником, она издаст металлический скрежет. Брови были седые, насупленные, и взгляд из-под них был грозный, жесткий. О таком взгляде говорят, что им можно выдергивать гвозди.

– Что надо? – спросил монах, и Веронов понял, что это отец Макарий.

– Помощь! Не могу, он меня мучит, убивает! Страсть огненная, в черную бездну! А потом – кругом катастрофы! Дети гибнут, самолеты падают! Убейте его во мне! Или меня вместе с ним!

Монах молчал, осматривал его, словно орудовал гвоздодером.

– Не ко мне. У нас запрещено отчитывать. Поезжай в Троице-Сергиеву. Там отец Адриан. К нему иди, отчитает!

– Батюшка, не отказывайся! Вот, возьми, на свечу, на ремонт храма! – Веронов извлек из кармана толстый конверт с деньгами, протянул монаху. Тот взял, сунул в куртку. Протянул к Веронову жилистую руку, сложил щепотью персты. Не касаясь живота, перекрестил. Веронов почувствовал, как дернулось в нем существо, больно сдавило нутро, и он слабо вскрикнул.

– Вон как крест чувствует, – сказал монах. – Приходи сегодня после вечерни. Стой здесь, меня спросишь, – и пошел, сутулясь, опустив могучие руки.

Веронов вернулся домой и ждал, когда за окном слабо прозвенит монастырский колокол, созывая прихожан на вечернюю службу. Он прислушивался к себе, хотел обнаружить присутствие зверя, который слышал колокол. Таящийся в нем зверь и был он сам. Изгнание зверя было изгнанием его самого, его перерожденной сущности, которая угнездилась в его нутре. Он прислушивался к себе, но в утробе было спокойно, лишь тревожила некоторая тяжесть в области паха.

Стемнело, по-прежнему сыпал дождь. Веронов надел плащ, вышел в холод московского осеннего вечера, с его желтыми окнами, с летучим проблеском автомобилей. Когда он вошел в монастырь, служба все продолжалась. В храме горели оранжевые окна, слышалось негромкое пение.

Веронов бывал в храме на Пасху и на Рождество, чтобы полюбоваться красивой службой. Не постился, не исповедовался, не причащался. И сейчас испытывал неуверенность, желание повернуться и уйти. Но оставался, ибо это зверь понуждал уйти.

Наконец служба кончилась, зазвенел колокол. С крыльца стали спускаться прихожане. Немолодые женщины, переговариваясь тихими голосами, прошли мимо Веронова, потянулись к монастырским воротам.

Он ждал, замерзая на дожде, видя, как гаснут, темнеют оранжевые окна храма. Все погасли, только одно слабо светилось.

Он почувствовал, как вдруг стало тяжело в паху. Эта тяжесть колебалась, словно жидкий ком ртути. Веронов положил руки на пах, будто обнимал этот тяжелый жидкий ком, не давал ему расплескаться.

Появился знакомый молодой монах:

– Батюшка ждет, идемте.

Они вошли в храм. Здесь стоял сумрак, только слабо светилось несколько лампад и в подсвечнике горела свеча. Было тепло – надышали прихожане. Казалось, в темных углах еще слабо звучат песнопения.

Из алтаря вышел отец Макарий. На нем была золотая епитрахиль, висел крест.

– Ступай сюда, – приказал он Веронову, указывая на таз, полный воды. Сквозь воду виднелись эмалированные цветы.

– Крещен?

– Бабушка крестила младенцем.

– Разувайся. Снимай с себя все до исподнего.

Веронов пугливо скинул туфли, стянул носки, совлек с себя всю одежду, оставшись в одних трусах.

– Вставай, – отец Макарий указал на таз, и Веронов встал в холодную воду на эмалированные цветы. Почувствовал, как внутри напряглась, набухла мускулами посторонняя плоть, распирая ребра.