Александр Проханов - Гость

Площадь колыхала красные стяги, скандировала: «Советский Союз! Советский Союз!»

Говорил лидер либеральной оппозиции. Он был молодой, яростный, на лбу чернела челка, маленький круглый рот, казалось, не закрывался. Он нервничал, торопился, словно боялся, что его сгонят с трибуны.

– Москва – европейский город. И мы должны соответствовать нашей европейской идентичности. В Москве должны неукоснительно соблюдаться права человека. В Москве должны развиваться демократические институты. В Москве должны существовать честно избранный парламент и находиться Президент, соблюдающий принцип сменяемости власти. И, конечно, в Москве, как и во всей России, должны соблюдаться права меньшинств, в том числе и сексуальных.

Одна часть площади негодующе загудела, зато другая восторженно гремела. Звучали саксофоны, развевались радужные флаги.

Веронов обхватил живот руками, не выпускал зверя, который бился в нем, как в мешке. Веронов от боли кусал губы до крови. Искал в толпе икону Смоленской Богородицы. Не находил. Повсюду колыхались ядовитые радужные стяги. О чем-то вещал либерал с черной челкой.

Веронов погибал, приносил себя в жертву ради любимого города, родных людей, божественных храмов. Так погибали герои, поднимаясь с гранатой навстречу танку, ложились под гусеницы, не пропуская врага. «Врешь! Не пущу! “Москва за нами! Умремте ж под Москвой!”» – хрипел он, с трудом удерживаясь на скользкой траве холма.

Выступал лидер националистов, тот, что привел колонну. Веронов видел его офицерские усики, золотого орла на груди. Черно-оранжевые имперские флаги заволновались, хоругви колыхнулись, Богородица обратила к трибуне свой лик.

– Мы, русские националисты, главная опора Державы. Мы дружно жили и будем жить со всеми народами России. Мы за согласие и за примирение всех политических сил России. Только так устоит государство, – голос лидера, спокойный, бархатный, почти не искажался мембраной.

Веронов услышал, как треснула грудь, лопнули ребра, растворилось нутро. И в кровавую щель, где билось липкое сердце, что-то прянуло, размытое, жуткое, неочерченное. Выплеснуло за собой обрывки внутренностей. Бурлящей струей понеслось над толпой к трибуне. Ударило в говорившего оратора, погрузилось в него. Тот обомлел, умолк.

Веронов видел, как выпучились его глаза, съехал на сторону нос, рот под усами стал черной дырой, в которую вошла излетевшая из Веронова тьма.

– Да, я утверждаю, что мы, русские националисты, являемся ведущей и единственной силой Государства Российского! – голос, секунду назад звучавший мелодично и бархатно, теперь ревел, в нем звучал надрывный хрип. – Мы требуем для русских всей полноты власти! Требуем покончить с русофобской политикой, начатой Лениным! Требуем вышвырнуть Ленина, эту гнилую куклу, из мавзолея и кинуть его тухлую кожу в овраг, на съеденье воронам и крысам! Требуем спилить с кремлевских башен масонские звезды, под которыми чахнет и погибает Россия! Мы добьемся этого, если не добром, так силой!

Он, повернувшись к стоящему рядом с ним коммунисту, с силой ударил его. Тот пошатнулся и ударил обидчика в ответ.

Трибуна заметалась. На ней возникла потасовка. Иерарх в клобуке, мулла в чалме, раввин в кипе, бонза в буддийском колпаке стали покидать трибуну. Драка на трибуне, как огонь, перелетала в толпу и подожгла площадь.

Сначала загорелась кромка у трибуны. Огонь драки стал растекаться, проникал в невидимые щели, разделявшие коммунистов и националистов, либералов и ревнителей власти. Все начинало клубиться, кипеть. В ход шли кулаки, древки флагов. Истошно били барабаны, ревели саксофоны, хрипели и выли голоса. Вся площадь превратилась в побоище. Взлетали руки, били ноги, катались ревущие клубки. Всплывали и тонули в гуще портрет Ленина и икона Богородицы. Крест в руках князя Владимира не останавливал побоище, а, казалось, благословлял его.

Площадь, охваченная ненавистью, не вмещала дерущихся. Толпа разбухала от ударов, смещалась к Троицкой башне. Солдаты сдерживали толпу цепью, сначала одной, потом второй, третьей. Толпа давила на заслон, как давит вода на дамбу. Выгибала цепь, медленно теснила ее к Кремлю.

Быстро сгущались сумерки. Над дракой зажглись фонари, словно кто-то подсвечивал побоище. Веронов с холма смотрел на черное варево, бурлящее от боли и ненависти. Это он учинил бойню, он разрушал хрупкий свод, выкалывая из него камни, и теперь рушился огромный свод государства.

Над его головой зазвенели и посыпались стекла из окон Пашкова дома. Полыхнул рыжий огонь. Дом горел, и из окон прыгали люди. Следом загорелись Публичная библиотека и Манеж. Пламя вылетало из окон, будто там разливали бензин.

Драка ходила кругами, словно в черной воде двигалась огромная рыба.

Веронов знал, что в толпе поселился зверь, излетевший из него. Зверь месит, перемешивает, перелопачивает, и уже не разглядеть, кто националист, кто коммунист, где либерал, а где исповедник власти. Каждый бился с соседом. Красный флаг хлестал другой красный флаг. Одна хоругвь разила другую.

Земля дрожала, расходились платформы, Москва уходила в бездонный котлован.

Веронова трясло, ноги его топтали склон. Он танцевал на холме среди языков огня, и вся площадь танцевала жуткий танец. В темном московском небе полетели желтые трассы, оранжевые, похожие на дыни, огни. Казалось, город обстреливают установки залпового огня. По Москве бьют крылатые ракеты. На улицах рвутся бомбы. У князя Владимира отломилась голова, из пустого туловища валил дым. И он, безголовый, источая дым, благословлял площадь крестом.

Толпа прорвала цепь и хлынула к воротам Кремля. Оттуда, один за другим, выскользнули бэтээры, длинные, как ящерицы. Ударили по толпе пулеметы. На каждом бэтээре трепетал и пульсировал огонь пулемета. Тупо, упруго стучало. Пулеметы прорубали в толпе коридоры. В этих пустотах копошились, ползли упавшие люди.

Веронов видел, как очередь взрыхлила склон у его ног, будто под землей прополз крот.

Площадь быстро пустела. Толпа покидала площадь, как вода при отливе, оставляя на отмели неподвижные тела, множество шапок, растоптанные знамена и хоругви. Полицейские в шлемах шли цепью, заслоняясь щитами, выдавливая с площади остатки толпы.

Веронов смотрел на площадь, липкую, голую, отражавшую оранжевые фонари, окруженную пожарами. И вдруг увидел, как на площадь выбежал мальчик, хрупкий, тонконогий, в красном пальтишке и синем колпачке, тот самый, который в Нескучном саду преподнес ему лист рябины. Мальчик бежал по асфальту, а за ним гналась огромная косматая собака. Догнала, кинулась. Мальчик тоскливо вскрикнул и затих. Только слышался звериный хрип. Собака, изогнув спину, вонзала клыки в маленькое тельце.